- Девочки, вы где? – после долгого ожидания ответа на вызов, она услышала голос Лены.
- Мы ещё спим. А ты где? – задала она встречный вопрос.
- Не знаю. Я ничего не помню. Что произошло вчера? Как я уехала с барменом, который разливал нам текилу?
- Ты уехала с барменом? – в голосе Лены Кира услышала полное недоумение. – Я забыла. Абсолютно всё.
- Понятно. Значит, вы тоже «накидались», – вздохнула она, констатировав невозможность сейчас выяснить все обстоятельства событий, произошедших ночью в ночном клубе. – Ладно, я сейчас доберусь, у меня осталось немного денег: на общественный транспорт, думаю, хватит. Пока.
По дороге к автобусной остановке Кира сквозь невыносимую головную боль пыталась понять свои собственные мотивы совершённых ею действий. Неужели она способна лечь в постель с абсолютно незнакомым ей мужчиной, который, в конечном счёте, воспринимал бы её в качестве девушки лёгкого поведения? Правда ли, что она умела заниматься сексом так, что ей готовы были платить за это деньги? Почему она так поступила: настолько необдуманно, рискованно, фривольно? Ответов на свои вопросы она не находила, да и не могла: её голова была занята тем, чтобы выпить дозу анальгетиков, снимающих мучительную боль от большого количества спиртного, принять расслабляющий душ и снова грохнуться в кровать, чтобы уснуть, а, проснувшись, забыть обо всём, что было…
Когда её сознание совершенно неизвестным образом стало показывать картинки этой ночи, Кира невольно пришла в ужас. В её голове промелькнули образы бармена, которого, как она позднее вспомнила, звали Антоном, который делал с ней всё что хотел и как хотел. Это она могла позволить только Максиму. «Если что, заявляю на него в полицию, - подумала она. – Я ведь ещё несовершеннолетняя, и он может понести наказание». Кира всеми силами пыталась забыть то, что произошло, но моменты, запечатлённые памятью, не выходили из её мыслей. Но больше всего ей хотелось взять те пятьдесят долларов, которые предложил ей за проведённую с ним ночь Антон. Ей очень были нужны деньги. Стипендии не хватало – она быстро заканчивалась, потому как Кира покупала на неё продукты и продовольственные товары. Екатерина Александровна, мама Киры, не могла полностью обеспечить потребности дочери, а ведь они многократно возросли: Кира теперь жила отдельно от родителей и всё, что необходимо было для жизни, необходимо было и ей. На работу Киру не брали. Вернее, она могла утроиться на вакантное место с небольшим окладом, но его размер её явно не устраивал.
Тем временем, рана, оставшаяся от измены Максима с Викой, затягивалась очень медленно и болезненно. Положение усугубляло то, что Кира теперь отчасти испытывала угрызения совести, проведя развратную ночь с барменом из ночного клуба. С тех пор она так ни разу и не увидела его. Он растворился, исчез из её жизни вместе с теми деньгами, которые манили Киру и заставляли думать о том, как можно быстро и легко их заработать.
Екатерина Александровна, чувствуя, что с дочерью творится неладное, попыталась вывести Киру на откровенный разговор:
- Кира, дочь, что происходит? Ты стала совсем холодной…
- Да нет, мама, тебе кажется, - с безразличием ответила она.
- Даже сейчас я испытываю тревогу за тебя. У тебя всё в порядке в учёбе? – обеспокоенно тараторила мама Киры.
- Скоро будет первая сессия. Некоторые предметы даются мне сложно, но я буду стараться сдать все зачёты и экзамены, - успокаивала Кира мать. – Нет необходимости приезжать и контролировать меня.
- Кира, я не сказала тебе, что приеду… - оправдывалась Екатерина Александровна. – Ты это сама додумала. Успокойся, мне не нужен короткий поводок на твоей шее, я хочу, чтобы ты сама поняла, какая ответственность на тебе лежит, что только от тебя зависит сейчас твоё будущее, понимаешь, Кира? Только ты являешься творцом своей судьбы и больше никто из нас…
Незаметно наступила зима, и близилось время сдачи первых зачётов и экзаменов. Казалось, что ещё вчера в городе был обычный осенний вечер. По карнизу стучал дождь, за окном была осень. На дворовых дорожках сияли лужи в отблесках уличных фонарей, а деревья казались такими одинокими без листьев, мокрые и уставшие. Всё вокруг будто ждало перемен.
И вот, проснувшись однажды утром, Кира подошла к окну своей комнаты в общежитии и увидела первый снег. «Наконец-то зима! – обрадовалась она. – Я уж подумала, что снега в этом году не будет». Белые ковровые дорожки образовались на тротуарах, на припаркованных у дома машинах появились забавные белые шапочки, на детской площадке около общежития качели выглядывали из-под снега, а песочница совсем утонула в большой белой массе. Деревья уже не были серого цвета, а стояли как бы накрытые белыми пушистыми комочками ваты. Снег был повсюду: на крышах домов и зданий, машинах, тротуарах. От этого казалось, что день стал намного светлее. Только на дорогах, по которым неслись машины, его почти не было, так как снег очень быстро таял под их колесами, образуя лужи.
Кире предстоял третий экзамен — французский язык, который она учила ещё со школы. Она решила, что должна сдать его только на «отлично». Девушка зубрила грамматику. Зубрила с остервенением, со злостью. Но именно перед самым экзаменом её подлый организм совершил выброс знаний: он хладнокровно очистился от шлаков образования. Утром, в этот важный день, Кира совершила контрольную проверку: ноль. Она заплакала, после чего решила: будь что будет, надо сдавать, плотно позавтракала и пошла в университет. Когда она, изнеможенная от волнения, зашла в аудиторию, то увидела сдержанно улыбающуюся Юлию Александровну, преподавателя французского языка.
Кира вытянула какой-то текст, села и стала трястись. Её крупно, как-то ядрёно, как шахтёра в забое, трясло. Трясло и от страха, и от счастья, и от надежды, и от стыда за то, что она тряслась. Все изумлённо косились на неё, но она даже как-то дерзко встречала эти взгляды, как бы говоря: «Да, я трясусь. И у меня есть на это право». Её мозг не работал. Кира час пялилась в танцующий у неё перед глазами текст и зачем-то в течение сего часа спрягала по-русски: «Я трясусь. Ты трясёшься. Он трясётся». Преподаватель французского прозорливо оценила состояние девушки и вызвала её только тогда, когда в аудитории не осталось ни одного студента.
Кира села напротив экзаменатора и зачем-то стала засовывать свёрнутый в трубочку билет в ботильон. Это было, конечно, лишним. Юлия Александровна некоторое время с интересом наблюдала её сосредоточенное пыхтение. Билет не лез.
- Не лезет? — серьёзно спросила Юлия Александровна.
Кира виновато пожала плечами: нет, мол, никак.
- Может, в другой полезет? — с сочувствием поинтересовалась она.
- В смысле — ботильон? — спросила нерадивая студентка Кира.
Вопрос её был неумён, и она это отчётливо понимала. Желая хоть как-то исправить положение, Кира тихо и виновато добавила:
- А я, кстати, знаю как по-французски ботинок.
Она преданно смотрел на педагога, её голова неистово прыгала. Кира была похожа на пылкого девяностопятилетнего пенсионера на митинге. Юлия Александровна изобразила на лице неподдельное изумление глубине её знаний:
- И как же?
Кира задумалась. Как? Забыла. Фут? Нет, это по-английски. Нога. Боже мой! Нога-то как по-французски? Тоже забыла.
- Я не очень точно помню, — сказала она.
- Не очень?
- Нет. Помню, но смутно.
- А что вы не смутно помните?
Кира задумалась, потом сказала:
- По-французски «бабочка» — «папийон».
- Ну что ж. Неплохо. Вы любите бабочек?
- В смысле — ловить?
- Ну, зачем… Просто смотреть. Кстати, как по-французски «смотреть»?
- Вуар.
- Блестяще. Но «вуар» — это видеть. А мне надо «смотреть».
- А это не одно и то же?
- Нет, уверяю вас.
- Я это знала.
- Да?.. Не сомневаюсь. А зачем спросили?