— Вот что я вам скажу, Шульц. Вы трус. Но если у вас есть капля мужества, выслушайте меня.
— Что ж, говорите, последнее желание приговоренного к казни нужно исполнять. Я слушаю вас.
— Вы не немец, Шульц, и даже не человек. Вы зверь. Я всегда пенил и уважал немецкий народ. Вы и вам подобные ничего общего с немецким народом не имеете. Поверьте мне, после того, как мы вас выгоним отсюда, а мы это сделаем обязательно, — и коричневая чума будет похоронена, — ваш народ вновь обретет свободу. И никогда не иметь вам поместья, Шульц, на нашей земле! Никогда!
Все эти месяцы я жил одной мечтой: собственноручно надеть вам петлю на шею. Я не успею этого сделать, но петлю на шею вам наденут мои друзья. Запомните, Шульц, вы подохнете как собака, на виселице. Я все сказал. А теперь делайте со мной что хотите. Я готов.
Семен сделал несколько шагов вперед и повернулся к строю.
— Прощайте, товарищи! За нас отомстят!
Какое-то движение прошло по шеренгам военнопленных, они подались к Рубану. Шульц уже не улыбался. Отскочив на несколько шагов, он выхватил пистолет. В глазах его, кроме злобы, метался животный страх, руки дрожали.
— Что же вы не стреляете, блокфюрер Шульц?
И тут произошло непонятное: круто повернувшись, Шульц спотыкающимися шагами пошел от строя.
Унтершарфюрер, опасливо косясь на пленных, срывающимся голосом крикнул: «Разойдись! Ко сну!».
…Казалось, что время остановилось. Между ударами гонга, который отбивает каждый час, целая вечность. Но вот, наконец, прозвучало два долгожданных удара. Выждав еще немного, Павел осторожно толкнул Семена.
— Пора, Семен, я пошел. Поднимай остальных.
Немало удивились бы Рубан и его товарищи, если бы увидели, как, выскользнув из барака, Павел Сорокин вытащил из кармана фонарик и, направив его в сторону здания, где помещался Шульц, подал сигнал. Но никто из пленных этого не видел.
Через несколько минут из барака выскользнули трое. Потом направился к уборной и Семен. Павел, вооружившись молотком, передал кусачки Семену.
— Вылазьте побыстрее! Какого черта копаетесь, — прикрикнул часовой.
— Начинай! — шепотом приказал Сорокин.
В уборной началась возня, послышались сдавленные крики, звуки ударов. Встревоженный часовой сунул голову в дверь. И в этот момент страшный удар молотком обрушился на его голову. Немец без звука грохнулся на пол. Семен подхватил его автомат, Павел вытащил из ножен тесак, сунул за пояс.
— Быстрей!
Через несколько минут тело немца, с трудом протиснутое, погрузилось в зловонную жижу.
— Пошли!
И пять теней, низко пригнувшись к земле, скользнули к проволочному заграждению.
Проделать проход оказалось делом несложным. В кустарнике остановились. С трудом переводя дыхание, напряженно прислушивались к ночным звукам. В лагере все было тихо…
…К рассвету беглецы успели отойти километров на десять. Усталос amp;apos;ь валила с ног. Нестерпимо хотелось пить.
— Нет, товарищи, так мы далеко не уйдем, Павел прислонился спиной к дереву. — Прикончат нас, как куропаток. Нужно расходиться. Поодиночке нас взять будет труднее.
— Правильно, пожалуй, — согласился Семен. — Давайте прощаться, товарищи. Останемся живы, встретимся.
Расцеловались и разошлись в разные стороны. И никто из них не видел злобной улыбки Павла Сорокина, не слышал его шепота:
— Шагайте, шагайте, товарищи большевики. В вашем распоряжении считанные минуты.
…Когда совсем уже рассвело, из леса вышел Сорокин. Огляделся, лег на траву, устало закрыв глаза. Вокруг тишина, лишь листва шелестит. Приподнявшись на локоть, он внимательно слушает. Где-то раздается лай собак, автоматная очередь. Потом в другой стороне, еще и еще. Через несколько минут стрельба почти затихает, лишь справа еще слышатся выстрелы. Затем наступает тишина.
Сорокин встал и, уже не таясь, пошел к дороге. Через полчаса он вышел на автостраду и направился к чернеющей невдалеке автомашине. От нее отделилась высокая фигура немца в черном мундире.
Оберст фон Говивиан проговорил:
— Вы молодец! Я вами доволен!
Отныне цель моей жизни, господин оберст, — служить великой Германии и фюреру.
Клемме был доволен. Уже третий раз он попадает часовым на восьмой километр, где находится будка путевого обходчика.
Отправляя караул, лейтенант Шиллер предупредил:
— На этот пост ставлю вас, Клемме. Что-то вы уж слишком пугливый. А там не служба, а курорт. Надо будет подумать, стоит ли туда вообще ставить часового.