— Я не спрашиваю про Аниту…
— Потому что ждёшь, когда я сам расскажу, а я не расскажу… Мне нравится смотреть, как ты краснеешь, я уже подобрал палитру для портрета своей крестьянки. А волосы тебе всё же лучше отрастить…
Я кивнула и допила кофе.
— Кто покормит змей? — спросил граф. — Ты или я?
Мой взгляд говорил за себя. Граф улыбнулся.
— Я уже позаботился о них. Лорану не в чем будет меня упрекнуть.
— Как он?
— Должно быть, хорошо. Во всяком случае, хуже, чем было, не будет. Ты готова?
Я кивнула.
— Тогда прощай.
— Я думала, вы останетесь со мной ещё хотя бы на полчаса…
Он молча вышел в гараж и сел на пассажирское сиденье микроавтобуса.
— Катенька, зачем ты хочешь знать про Аниту? — спросил он, когда я пристегнула ремень безопасности.
— Я так мало о вас знаю.
— Тебе легче будет меня забыть.
— А я не хочу вас забывать.
— А я хочу, чтобы ты меня забыла.
— Тогда расскажите про казнокрада Сенгелова и жгучую брюнетку Аниту.
В его взгляде читалось согласие. Я дрожащей рукой завела машину, на мгновение обернувшись к чёрному гробу, занявшему половину микроавтобуса, и потом взглянула обратно на графа, в ногах которого лежал мой рюкзак. Мы отъехали от дома. Я даже не взглянула в зеркало заднего вида. Я попрощалась с Калифорнией в темноте пустого сна.
— Англичане, французы, американцы да и сами испанцы превратили Монтерей в настоящий портовый город, в котором, как и в любом порту, должен был быть бордель, но его не было, как не было даже гостиниц. Команды спали на кораблях, путешествующие торговцы находили приют в миссиях, где за пару песо индейцы предлагали им своих сестёр, жён, дочерей… У них никогда не было строгой морали и навязанная им религия не изменила их образа жизни — однако теперь это было настоящей торговлей. Кто был расторопнее, приводил жён в порт, чтобы получить с матросов побольше. Мир мужчин жесток, Катенька, но мы и платим за свою похоть. Европейцы в итоге перезаражали всех женщин сифилисом. У русских тоже было представительство в Монтерее. Там был офис, склад и подобие квартиры, за которой кто-то должен был следить. И я взял себе девочку, звали её Мария-Круз. Хотя ей было уже четырнадцать, никто её не коснулся, так как почти всю жизнь она провела в доме начальника таможни, сначала играя с его детьми, а потом учась у его жены плести кружева. Я быстро завязал дружеские отношения с половиной испанской аристократии калифорнийской столицы, блистая пансионными знаниями. И, конечно, стал на короткой ноге с семейством начальника таможни. Все вопросы решались после плотного ужина и сигар с бренди. У его жены была замечательная сестра, которая прекрасно пела и всегда радовалась, если я мог ей подыграть. Муж её был англичанином, за которого отец отдал её, когда тот был успешным торговцем, но фортуна быстро от него отвернулась, и в то время он стал единственным учителем для молодой калифорнийской аристократии. Его прежними связями я и пользовался, втеревшись в доверие как недавний европеец. Вместе мы зачитывали до дыр бостонскую прессу, если там был напечатан новый рассказ Эдгара По, иногда я немного преподавал в его школе. Анита была одной из моих учениц, я учил её французскому, но я забежал вперёд, не так ли?
Я кивнула, не отрывая взгляд от дороги, боясь любой ремаркой заставить его замолчать.
— Однажды вечером, когда я музицировал, его жена показалась мне особенно грустной. На мой вопрос она ответила, что не желает отправлять Марию-Круз ни в миссию, ни в деревню. Она говорила, что девочка Божье дитя, чистое как душа новорожденного. Ещё бы, она сама была ангелом, потому что прощала своему англичанину открытые измены и сам факт, что его чуть ли не силой вернули к ней из Лимы, когда стало ясно, что удерживают его там не торговые дела, а роман с англичанкой. Вернул его тесть обещанием выплатить все его долги. Он по-своему любил Тересу и детей, но мы с ним умели погулять. Я никогда не ходил в миссию, было достаточно нанять кого-то там в приходящие горничные. Индейцы-неофиты никогда не видели денег, в обмен на свою работу они получали в миссии лишь еду и одежду, потому горожане нещадно эксплуатировали их, платя святым отцам гроши. Я не мог дать этим барышням денег, потому что они не могли их потратить, но я всегда старался подарить хотя бы бусы, которые они обожали… Когда Тереса попросила меня взять к себе Марию-Круз, я хотел отказаться, потому что не смог бы тогда приглашать милых горничных для себя и её мужа. Но потом посчитал это знаком свыше и прекратил рисковать с индейскими барышнями. У нас в конторе не было лишнего угла для Марии-Круз и всякую ночь я отсылал её обратно в дом таможенника, но однажды оставил на ночь. Тереса явно злилась на меня, перестала петь со мной, и когда в очередной раз мне надлежало отлучиться в Колонию, я сказал себе, что найду там своей барышне мужа. И нашёл, но Тереса закатила настоящий скандал, призывая на мою голову все небесные кары — она не могла позволить Марии-Крус выйти замуж за православного, коими были наши алеуты.
— А сама Мария-Круз?
— А её никто не спрашивал. Потом настал мой черёд отлучаться в Лиму. Я не понял, что моя барышня ждала ребёнка, а остальное ты знаешь…
— А Анита?
— Это другая история. Отец Тересы был одним из самых влиятельных торговцев в Калифорнии и считал меня слишком хорошим, чтобы оставлять на службе русским. Он предложил мне свою младшую дочь в обмен на мои торговые связи — предлагал пай в семейном бизнесе. Аните только исполнилось тринадцать, она была хороша и умна, и сказала любимому папочке, что будет счастлива со мной. Во всяком случае Тереса именно так передавала мне её слова. Я долго тянул с ответом — это предложение стало громом среди ясного неба. Я вдруг понял, что безумно влюблён в эту девочку, но на кон ставилась вся моя жизнь — я был на хорошем счету в Компании, у меня появились деньги, и главное — я начал подумывать о возвращении в Петербург. Женитьба на Аните приковала бы меня цепями к Калифорнии, навсегда превратила в Дона Антонио и… Мне предстояло перейти в католичество, и Тереса была готова стать мне крёстной матерью. Отец Аниты ждал ответа. И Анита ждала ответа. Теперь мне было дозволено танцевать с ней, а однажды украдкой она подарила мне поцелуй. Он решил всё, и я официально попросил её руки, когда отец приехал по делам из Санта-Барбары в Монтерей. Анита покинула дом сестры и отправилась с ним к матери, чтобы та дала ей наставления в семейной жизни. Больше я её не видел.
— Почему? — спросила я, когда с его последнего слова прошли пять минут.
— Я поехал в Колонию, чтобы сообщить о своём уходе. Тогда и вскрылись недоимки, и мои слова о необходимости взяток не были восприняты всерьёз. Они продержали меня под арестом две недели, пока не пришёл компанейский корабль, но прежде, чем отправиться в Россию, ему надлежало зайти в Монтерей для погрузки. За день до отплытия из Монтерея в Ситху мне стало очень плохо, но я не предал тому значения, считая небольшим отравлением. Думал, что дождусь возвращения судового врача, который ночевал в городе, но не дожил до утра. Падре не дал разрешения на захоронение на кладбище миссии, потому что я не был католиком, но Тереса, её муж и начальник таможни вынудили падре дать разрешение закопать моё тело хотя бы за оградой. Наш корабль должен был отплывать. Они оставили моё тело испанцам. Те меня похоронили, а потом Габриэль оживил…
— Как?
— А это тебе знать не обязательно.
— И?
— Я уехал подальше от Монтерея и Санта-Барбары. Я боялся, что могу убить Аниту, хотя Габриэль и научил меня утолять голод не людьми, но мы, европейцы, по натуре слишком жестоки, и смерть лишь усиливает наши звериные качества. Чтобы любимая дочка не шибко горевала о русском женихе или больше для процветания бизнеса через полгода отец выдал Аниту замуж за бостонца, но тот обманул надежды тестя, бросил бизнес, решив, что заработал достаточно, и увёз молодую жену в Массачусетс, где она родила ему трёх детей. Она могла бы родить и больше — семнадцать, как её мать, но американская семья её мужа попросила Аниту остановиться и отправила доучиваться в школу, чтобы она хотя бы научилась писать по-английски. Думаю, французский ей не пригодился. Ты довольна моим рассказом?