— А Алехандро? — едва выдохнула я. — Он пытался вас убить, я слышала это на церемонии…
— Совсем не из-за сестры. Это случилось раньше смерти Марии-Круз. Я обыграл его в кости. И при жизни он смирился с решением Габриэля. Удивительно, насколько живой человек не в силах разглядеть вампира. Я принимал Габриэля за живого, когда ходил к ним в деревню рисовать…
— Вы жалели о смерти Марии-Круз?
— Нет, это стало облегчением. Я не жалел и о сыне. Я знал, что такое жизнь байстрюка. А на его матери я никогда бы не женился, у меня не было силы духа отца. Я жалел об Аните. Её единственный поцелуй я запомнил на всю жизнь.
— И вы уехали в Париж?
— Не сразу, у меня не было ни гроша в кармане. Я жил с индейцами в Санта-Крузе, чтобы не попасться случайно на глаза знакомым в Монтерее. Потом началась золотая лихорадка, и я перебрался в Колумбию, пока в городок не набежало золотоискателей. Годы летели быстро, я накопил денег и перебрался на восточное побережье, где встретил Дега и его семью… Потом отправился с ним в Париж. И с тех пор я парижанин. А теперь припаркуйся где-нибудь. Время проститься.
Две минуты, пока я искала, где остановить машину, граф молчал, потом, не говоря больше и слова, перебрался назад, но крышку не захлопнул.
— Катенька, ты не мёртвая ветка можжевельника. Габриэль научил меня выбирать живые.
Когда я склонилась над графом, его глаза уже были закрыты, и выглядел он обыкновенным покойником. Я позвала его тихо, потом настойчивее, но он больше не отозвался. Я склонилась к его лицу и запечатлела на лбу короткий поцелуй.
— Спасибо вам, Антон Павлович, — прошептала я, но он не возмутился упоминанию своего забытого имени.
Лицо его застыло в безмятежности смерти. Я опустила крышку гроба, повернула ключ, кликнула до сих пор мертвенно-неподвижно сидевшую в кресле собаку, решив выгулять перед полётом. В ближайшую урну я опустила ключ, борясь с желанием открыть гроб и заставить господина Сенгелова взглянуть на меня в последний раз. Моя калифорнийская жизнь закончилась.
========== Глава 38 ==========
Вокруг сновали сотни людей, но я не видела и не слышала их. Внутри разлилась пустота, заполнив собой всё, что когда-то умело чувствовать. Кажется, после змеи я была живее. Прощальный поцелуй убил во мне что-то очень важное, надежду стать кому-то нужной. Где-то в подсознании я всегда верила, что граф заботится обо мне не из-за скуки и жалости, но прощание доказало обратное. В голове отчётливо прозвучали слова Лорана, что если я не составлю для его отца культурную программу, мне придётся развлекать его самой. Должно быть, до встречи с индейцами он действительно развлекался моими проблемами и, лишь столкнувшись лицом к лицу со своим создателем, вытащил меня из сплетённой Клифом паутины. Или всё же Клиф сам отпустил меня? Или, если верить словам Габриэля, мой живой дух победил двух мёртвых…
Хотелось бы поверить словам индейца, но отчего-то приходилось склоняться к правоте графа, что я жива лишь его усилиями. Все десять дней он с головой макал меня в болото моей беспомощности, и я, несмотря на свои глупые протесты, покорно бултыхалась в нём, не пытаясь выплыть. Он бросил меня, чтобы я научилась плавать? Или же потому что утратил ко мне всякий интерес?
— Катенька…
Я никогда не забуду его голос, он будет бить в мои барабанные перепонки в тишине бессонных ночей. Навечно. Я не забуду его. Забыть его невозможно. Даже если я о нём ничего не знаю. Но я ведь знаю, я знаю больше, чем мне следовало знать, и эти знания приклеили его образ к моей душе, как тень к телу. Навсегда. На любой свой шаг я стану оглядываться, будто встречу его ледяной взгляд и прочту в нём одобрение. Только способна ли я сделать хоть один шаг, заслуживающий его одобрения? И должна ли я искать его похвалу? Не должна, но буду… Не хочу, но придётся…
Он отравил меня. Он отобрал подаренную Габриэлем свободу. Он сломал меня, как дудку. Орёл, белый орёл — таким в моих мыслях был Габриэль, а орёл символизирует для американцев свободу. Антон Павлович переломил брошенную мне Габриэлем соломинку. Только зачем? Антон, Антонио, Антуан всё ещё находился рядом в огромном здании аэропорта и прекрасно знал мои мысли, но не отвечал. Я не могла их не думать, они крутились в голове заезженной пластинкой. Быть может, это он включал проигрыватель раз за разом, всё глубже вколачивая гвозди в гроб моей жизни, хороня меня живую, не оставляя возможности выбраться из могилы. Не верь ему, так учил меня Клиф, но я его не слышала. Я не могла слышать. Я уже принадлежала господину Сенгелову безвозвратно. Я не могла ему сопротивляться, я была покорна его желаниям, как бедная Мария-Круз.
Я зарегистрировалась на рейс, сдала собаку, прошла контроль и уселась за стол с огромным гамбургером, решив заставить себя почувствовать голод. Я заполняла пустой желудок, но вкуса у пищи не было, она даже не вызвала во мне отвращения. Наверное, я не желала заедать вкус приготовленного графом омлета. Сумею ли я когда-нибудь начать есть чужую еду? Смогу ли я почувствовать вкус маминого борща? Губы непроизвольно сложились в презрительную усмешку графа дю Сенга. Я закрыла глаза и стала отсчитывать в обратном порядке: десять, девять, восемь в надежде запустить свою новую жизнь. И на слове «пуск» я вновь взглянула на мир. В глазах рябило даже через солнцезащитные очки, в которых в стеклянном здании я выглядела жутко глупо — благо в Америке на тебя не обернутся, даже будь ты с помойным ведром на голове.
Меня немного отпустило, когда я проверила время и поняла, что самолёт в Париж уже вылетел. Быть может, я смогу дышать ровнее. Я совершенно не нервничала перед встречей с родителями. Это из-за выработанного за годы жизни в Америке правила не являться к кому-то без предупреждения, я всё теребила телефон, но так и не позвонила. Хотела кинуть текстовое сообщение, но вместо этого лишь заполнила на сайте Гэпа корзину, заказав на родительский адрес пару футболок и штанов, и заодно футболки для близнецов. Осталось снять машину.
Я пробуду с родителями не меньше месяца, пока решу, что делать дальше. Если не найду работу, отправлюсь путешествовать. Пусть и на машине, потому что теперь у меня была собака, что ограничивало свободу передвижений. Собаку граф отобрать не смог. Не смог? Он мыл её, и ему ничего не стоило отравить бедного пса. Моё сердце бешено колотилось весь полёт. Табличка в пункте выдачи дословно гласила «получение живых животных», и я молилась получить своего нового друга живым, и аж разревелась, прижавшись к его шерсти.
Время было раннее. Накрапывал дождик. У меня было время заполнить багажник машины собачьей едой, сладостями для семьи и одеждой на завтрашний день. Первым делом я купила ветровку и зонтик. Я не соскучилась по Сиэтлу. Совершенно. Но я была здесь. Граф сослал меня сюда. Быть может, таким образом он хотел засунуть меня под противный питерский дождь?
Я так и не спросила, посетил ли он когда-нибудь Петроград, Ленинград или уже Санкт-Петербург. Значит, мне не всё известно о господине Сенгелове. Так что можно было смело кусать ногти или всё же обновить в салоне маникюр. Теперь мы с Хаски были готовы предстать перед мамой. Я по памяти нашла дорогу, хотя в новом доме бывала лишь в гостях. Расправила волосы, взяла собаку на поводок и, зажмурившись на всё ещё летнее солнце, подошла к двери. В последний момент мне захотелось, чтобы матери не оказалось дома, но она слишком быстро открыла дверь, приготовившись послать подальше разносчиков рекламы.
— Катя?
Даже с дурацкой стрижкой, в тёмных очках и с собакой мать признала меня. Насколько она была мне рада, я понять не смогла, потому как сама не получила от объятий никакой радости. Мои плечи всё ещё ждали прощальных объятий графа. Да, даже перед лицом матери я думала об Антоне Павловиче. Отступившее наваждение наступало по всем фронтам с прежней силой, но я заставила себя выдать горькие слёзы разлуки с вампиром за радость от воссоединения с семьёй. Родители поспешили в это поверить. Братья полностью меня забыли, но быстро научились любить вновь, получив в подарок футболки и машинки. Через две недели, в начале сентября, мы отправились семьёй в сафари. Я оказалась зажатой между двумя их креслами, и всю дорогу пятилетки без умолку рассказывали мне всякую всячину, жутко смешивая два языка. Им не делали замечаний, а мне вновь сказали: