Я покачала головой, но потом поспешила сказать:
— Скажите, что с собакой всё хорошо, а дудку я случайно сломала.
— Передам, — вампир поднялся из-за стола, забрав смятую упаковочную бумагу. — Доброй ночи, Екатерина!
И удалился, забрав с собой мою надежду на добрую ночь. Это предупреждение? Что это? От слёз меня спас Саша. Лицо его было тёмным. Он ревновал, чёрт его дери. Только не спросил ни про незнакомца, ни про серьги. Не успел.
— Саша, давай не сегодня, — сказала я настолько твёрдо, что любой дурак должен был понять, что «не сегодня» значит «никогда ». — Мне только что сообщили о смерти одного очень хорошего знакомого. Отвези меня домой. Или, знаешь, я лучше вызову такси.
Я выбежала из паба и остановилась только через два перекрёстка. Я больше не дрожала. Значит, вокруг не было ни одного вампира, а мне думалось, что посланник Габриэля что-то не досказал. Мне обещали свободную от вампиров жизнь. Мне лгали. Приходилось смириться с тем, что монстры никогда не исчезнут из моей жизни.
Сейчас был октябрь, а в конце сентября я получила ещё одну посылку. На коробке рукой Лорана был написан адрес получателя. Внутри лежала записка всего в шесть слов: «Вдруг ты хочешь услышать его голос ». Без обращения и подписи. К чему лишние формальности? Дрожащими руками я схватила бобину и на следующий день бросилась в музыкальный магазин в надежде, что там мне смогут её оцифровать. Через день в магазине меня встретили пятеро бородатых мужиков рокерского вида. Их интересовал лишь один вопрос: откуда у меня запись концерта Клифа? Они уже позвонили единственному оставшемуся в живых музыканту этой группы. Тот ответил, что запись была у Клифа, но когда тот пропал вместе с женой, запись исчезла. Зачем было что-то выдумывать? Я сказала почти правду. Мне её отдал один индеец, отцу которого Клиф оставил сумку с бобиной. О ней благополучно забыли, пока мы недавно не принялись разбирать старые вещи. Я попросила у них оцифровку для личного пользования и сказала, что права на бобину принадлежат, скорее всего, этому самому ещё живому музыканту.
Я слушала голос Клифа и ревела, ревела горючими слезами. Я знала, зачем Лоран послал мне бобину. Нет, не для того, чтобы мир вновь услышал голос Клифа, хотя сам Клиф был бы счастлив, а для того, чтобы я попыталась забыть его приёмного отца, Антона Павловича Сенгелова. Лоран, милый мой Лоран, как бы мне хотелось тебя увидеть, мой младший братик, но на посылке не был указан обратный адрес, а в записке не было и намёка на желание встретиться.
Сейчас, стоя на ночной улице, я поняла, что серьги — это второе напоминание о Клифе. Значит, придётся ждать третьего… И я с удовольствием буду его ждать. Быть может, оно станет моим освобождением от графа.
— Почему ты не желаешь встречаться с Сашей? — мать впервые за почти два месяца повысила на меня голос. — Тебе скоро двадцать пять!
— И что?
Мать промолчала. Я прошла к себе в гостиную, вставила в уши наушники и разревелась. Клиф, почему ты появился в моей жизни? Почему ты из неё ушёл?
— Катя? — мать сидела на другой половине дивана, которую освободила собака. — Ты ведь не просто так вернулась к нам. Скажи, наконец, что случилось? Ты ведь плачешь не из-за Саши.
— Мам, — я решила сказать почти правду. — Мне надоела моя прежняя жизнь. Я хочу попробовать себя в чём-то новом.
— Ты это нам уже говорила, — нетерпеливо перебила меня мама.
Я вытерла последние слёзы.
— Я рассталась с бойфрендом и…
— Он тебя бросил? — мама даже не дала мне договорить.
— Мам, — я уже обрела прежнее спокойствие. — Глагол «расстались» не синоним к «бросил».
— И… Ты ведь плачешь…
— Да. Мне жалко, что я потратила время не на того человека. Я не хочу совершить такую же ошибку во второй раз. Ни с мужчиной, ни с работой. Если я вам мешаю…
— Катя!
Я кивнула и прикрыла глаза. Мама догадалась уйти, но в дверях обернулась.
— Это тот художник?
Я промолчала, ведь это было бы полуправдой.
— Он ведь русский, да?
— С чего ты взяла?
— Ты слишком хорошо говоришь по-русски. Перед Беркли ты так не говорила.
— Да, мама. Он был русским. Был…
Это прекрасно завершало беседу, и я не солгала матери, почти не солгала… Если не считать того, что я соединила двух мёртвых воедино, чтобы создать одного живого… Впрочем, меня бросили оба, и потому глагол «бросили» превратился в «расстались».
Следующим на очереди был отец.
— Катя, сколько у тебя денег?
Я замерла над утренним чаем.
— Ты постоянно что-то покупаешь. Заказываешь братьям дорогую одежду. Не спешишь устраиваться на работу.
— У меня достаточно денег, пап.
— Откуда?
— Если я отвечу, что скопила, ты мне не поверишь, да? Унаследовала. Или, вернее, мне заплатили за одну маленькую услугу.
Лицо отца потемнело, и я поспешила успокоить его:
— Мне заплатили за то, что я взялась ухаживать за собакой. Её хозяин умер и не хотел, чтобы собака попала в приют. Он оставил мне много денег. Я могу спокойно не искать работу по меньшей мере год, но я буду её искать, как только подготовлю портфолио.
На этом допросы закончились. Осталось удивление.
— Не могу поверить, что кто-то может завещать деньги за ухаживание за собакой! — сплетничала мама с матерью Саши. — Нет, эти американцы — идиоты…
Наоборот, они умные. Они отлично умеют сводить с ума… Я вновь почти не лгала матери. Опять двое мёртвых соединились воедино: Антон Павлович положил на мой счёт деньги, заработанные на золотых приисках, а Габриэль отдал собаку. А третий, третий… Клиф научил меня любить… Я вслушивалась в его песни, но больше не плакала, мои губы расплывались в блаженной улыбке. Я как-то читала интервью с матерью Цоя, где та говорила, что это безумно больно и страшно слышать голос мёртвого сына. Нет, это восхитительно, восхитительно.
— Что ты постоянно слушаешь?
Я опять почти не лгала маме:
— Это запись шестидесятых. Старик, оставивший мне собаку, был известным в Сан-Франциско музыкантом. Ему было семьдесят с хвостиком. Он очень рано потерял сына и жену, и всё ждал, когда вновь с ними встретится. Я думала, что такая любовь бывает только в романах… Надеюсь, он встретился не только с женой, но и с ребёнком. Он этого заслужил.
Саша больше не звонил, но мать его не успокоилась, и я надеялась, что дело было не в моём наследстве. Они пригласили нас к себе на День Благодарения. Мать испекла клюквенный пирог, и мы уже готовы были отправиться на обед, как неожиданно отец вернулся от двери с конвертом.
— Кать, я расписался за тебя. Это из Парижа. Антон Сенгелов.
Я молча приняла конверт. Возможно, им обоим было что спросить, но мне нечего было ответить. Да я бы и не услышала их вопросов, потому как кровь в ушах выстукивала похоронный марш. Родители переглянулись. Они приняли отправителя за моего бывшего бойфренда. Я же приняла его за свою собственную смерть, потому что нащупала в конверте ключ.
— Мам, извинись перед тётей Наташей. Я думаю, Саша обрадуется, если я не приду.
— Катя, это некрасиво.
— Мам, они поймут. Я никуда не иду.
— Катя, письмо подождёт.
Письмо, быть может, могло ждать, но я знала, что за ним последует звонок и желала ответить на него в одиночестве. Да, вампиры прекрасно рассчитывают время. Братья уже почти разнесли гостиную, давая родителям понять, что лучше уйти. Я рухнула на диван слишком громко, спугнув собаку. Не нужно было открывать конверт, чтобы почувствовать знакомый запах. Да и вообще не надо было открывать конверт до той самой даты, которую граф озвучит по телефону. Только телефон молчал. Прошёл час, два, три… Антон Павлович не позвонил. Я отложила конверт в сторону и решила подождать до завтра. Но завтра он тоже не позвонил. Тогда я вскрыла конверт. В нём действительно лежал ключ, только слишком большой для того, чтобы быть ключом от гроба. К нему прилагалась открытка с видом собора «Сакре-Кёр», на обратной стороне по-русски было написано: «Любезная Катерина Дмитриевна. Однажды мне посчастливилось снимать в этой квартире угол. Ныне мне посчастливилось приобрести её целиком. Остаюсь вашим покорным слугой, Сенгелов Антон Павлович». Дальше более мелким почерком был написан адрес в Петербурге. Он так и не позвонил. Зато я в ту же ночь заполнила на сайте Российского консульства анкету на новый заграничный паспорт.