Легко было отыскать в социальных сетях бывших одноклассников, только я не искала с ними встреч. Порой я оставляла Хаски дома и проводила вечера в кафе, читая Сент-Экзюпери и Чехова. Наверное, из-за моего невзрачного вида со мной не спешили знакомиться, чему, впрочем, я была несказанно рада. Живя в большом городе, привыкаешь к неожиданным встречам, но сейчас я не удивлялась тому, что до сих пор не увидела ни одного знакомого лица — я изменилась, подстриглась, и никто не ожидал меня встретить. За десять лет меня все забыли. Я никогда не создавала себе профилей в российских социальных сетях. Я даже не общалась с одноклассницами, которых когда-то считала лучшими подругами. Я была одна. И я ждала Антона Павловича.
Чтобы убить время, я стала почти каждый вечер ходить в театр, и вот однажды на Итальянской улице столкнулась с женщиной, но прежде, чем извиниться, взглянула ей в лицо, и мы сразу узнали друг друга.
— Даша!
— Катя!
Бывшая одноклассница была гидом, работала с франкофонами. До сих пор не замужем. С неудачным опытом французской невесты. Но всё ещё с улыбкой, за которой пряталась серая безысходность. Я тоже улыбалась и молчала о своих проблемах и своих планах. Слово за слово мы вновь стали подругами. Только я никогда не приглашала её к себе домой, вернее в квартиру господина Сенгелова, потому что ждала его появления каждый вечер. Однажды Даша предложила мне переводить романы.
— Крохи, — смущённо говорила она, — но раз деньги тебе не важны.
В её голосе чувствовалась зависть, которую Даша всеми силами своей доброй души пыталась скрыть, а я всякий раз чувствовала неловкость, покупая в театр два билета. Платить за свой кофе она мне не позволяла. Мы старались не говорить о личном. Мужчины были запретной темой после того, как она сказала, что я теперь хорошая партия — всякий кобель побежит за синим паспортом. Мы обсуждали спектакли, и потому я старалась встречаться с ней только перед театром, чтобы не выдавливать из себя речи на уместные среди одиноких баб темы. С каждым днём я замыкалась в своей скорлупе всё больше и больше, вновь вставила в уши наушники — правда ныне с песнями «Зоопарка» — и скрежетала зубами, отсылая маме текстовые сообщения о том, что у меня всё прекрасно. Вскоре распустились тюльпаны, укрыв город кровавым ковром, а мне казалось, что это размножили моё несчастное сердце, которое, кажется, растоптали.
Я уже не верила, что увижу графа, и запрещала себе строить предположения, почему он изменил своё решение. Любое выдуманное мной объяснение не будет правдой, потому что я хотела верить лишь в форс-мажорные обстоятельства — очередное отравление Лорана, не желая признавать, что в жизни графа может существовать кто-то важнее приёмного сына. Тогда в машине он говорил, что его ждут в Париже, и я проглотила эту информацию, но ведь именно из Парижа он прислал мне ключ от новой питерской квартиры. Не могло же это означать лишь то, что он предлагал мне самостоятельно попробовать начать новую жизнь за океаном, вернуться туда, откуда я начала свой неверный путь, совершить путь из Калифорнии в Санкт-Петербург, который не довелось совершить ему. Неужели это было правдой? Неужели я не нужна была Антону Павловичу сама по себе?
Он попросил меня дать ему возможность испытать зависть. Только как же отыскать в себе силы шагнуть в новую неизвестность? Не с этих же жалких переводов должна была начаться моя новая жизнь! Не с рисунков, которые оказались настолько бездарными, что господин Сенгелов даже не стал утруждать себя критическим отзывом. Неужели всё это было правдой?
Я вопрошала полный стакан. Я стала завсегдатаем винного отдела. Я испробовала все дорогие французские вина, но задержалась на «Бордо». Я пила каждый день и сервировала письменный стол на двоих, чтобы посмеяться над своей глупостью.
— Как надолго ты в Питер? — спрашивала Даша, а я в ответ лишь пожимала плечами.
Я говорила на каждый перевод, что вот он-то точно станет последним, но так ни разу и не открыла сайт с авиабилетами и не обновила профиль в Linked-In. Я знала одно, что если и вернусь обратно, то точно не в Сиэтл. Я не хочу вновь услышать фразу: «Он тебя бросил». Нет, чтобы бросить, надо хотя бы взять, а он даже ни разу не поцеловал меня, если не брать в расчёт вырванные мной поцелуи в вечер нашего знакомства и в спальне миссис Винчестер. Нет, он меня не бросал. Это я сама придумала себе сказку и теперь запивала её солёным от слёз вином. Я виновата сама.
Вы, Антон Павлович, ни в чем не виноваты. Я хочу, чтобы вы знали, что я теперь это знаю. Я не стану перечитывать написанное. Я не хочу ничего править. Здесь записаны все мои мысли: правильные и неправильные. От августа до августа.
Если вы спросите, какая нынче в Питере погода, я отвечу словами вашего русского тёзки: «Не жарко… В такую погоду хорошо повеситься». Только ваш французский тёзка научил меня тому, что «вы красивые, но пустые. Ради вас не захочется умереть». И ещё французы несомненно знают толк в вине…
Искренне Ваша, Катенька.
========== Глава 40 ==========
Прогулка с собакой освежила голову, а вино смыло грязь, которой я нахваталась во время падения на асфальт. Сохранив файл, я отправила его на печать и сделала заказ на переплёт. Сняла со стены открытку с видом ангела и выключила свет, чтобы подписать её в полной темноте, даже закрыв глаза. «Благодарю за каникулы в Питере». Да вот так вот коротко — «Питер», не Санкт-Петербург, не Петербург, а Питер, потому что того города, который знал Антон Павлович Сенгелов уже не существует. Вернее он остался лишь в его воспоминаниях, и я понимала, отчего господин Сенгелов не пожелал увидеть город вновь. Он не приехал в Санкт-Петербург по той же причине, что не поехал в Форт-Росс и Монтерей. Он не хотел лишних воспоминаний. Он не хотел вновь пережить свою прежнюю жизнь. Он не желал возвращения. Он шёл вперёд. Туда следовало пойти и мне.
Сидя в тёмном зале Театра Музыкальной Комедии, смотря с закрытыми глазами на танцующих на сцене актёров мюзикла «Бал вампиров», я чётко решила для себя забыть всё то, что удерживала меня в том страшном эфемерном мире настоящих вампиров, где каждую секунду человеческая жизнь висела на волоске. Завтра я отправлю в Париж посылку, удалю файл с компьютера и постараюсь забыть жуткий август прошлого года и все имена, которые рождали в моей голове безумные образы. За лёгким поздним ужином, последовавшим за спектаклем, я сказала Даше, что весь смысл мюзикла заключается в единственной строке арии графа фон Кролока: «каждый волен себе по вкусу выбирать божество и храм». И отказываться от своего божества.
На следующий день я получила свою переплетённую исповедь. Даже не открыв, вложила её в конверт вместе с двумя открытками — своей прощальной и той, где Антон Павлович называл себя моим покорным слугой, добавив к ним толстую пачку распечатанных с телефона картин из фондов этнографического музея. Ксерокопию о смерти Павла Васильевича Сенгелова я порвала и выкинула. Теперь оставалось последний раз прогуляться с Хаски. Я нашла в себе силы расстаться с собакой, потому что, в моих глазах, она олицетворяла собой самую сильную связь со страшным миром вампиров. Даша подыскала для неё прекрасную семью, переехавшую в дом в Репино. Хаски сошёлся с детьми и не казался слишком уж обиженным на меня, потому я оставила его новым хозяевам со спокойной совестью.
Между тем я потратила довольно времени на заполнение анкет на сайтах маркетинговых фирм и наконец получила несколько приглашений на собеседование, первое в Лос-Анджелесе. Я купила билет, прибралась в квартире, отдала Даше тёплые вещи, поела напоследок пышек в знаменитой пышечной на Большой Конюшенной и заказала такси в Пулково на четыре утра. Несмотря на активность, все две недели после завершения дневника я казалась себе не собой, будто на этот раз умерла «Катенька», а та, что возникла на её месте, до сих пор не обрела ни собственного вида, ни нового имени.
Со мной не было ничего, даже собаки. Маленький чемоданчик с ноутбуком и парой-тройкой сменной одежды прекрасно вписывался в размеры ручной клади, так что с распечатанным посадочным талоном я сразу направилась к стойкам пограничного контроля. Жутко хотелось есть, и оттого очередь двигалась мучительно долго. Наконец я оказалась перед лицом пограничника. Он подозрительно долго рассматривал меня, будто я действительно больше не походила на ту полную странных надежд девочку, которая фотографировалась на российский паспорт.