Однако подобная забота со стороны Лорана казалась странной, поскольку у местных упырей существовал внутренний кодекс, по которому они не смели трогать чужих слуг. Хотя вампиры могли и пренебречь американской традицией законопослушания — кто знает, какие у этих тварей на самом деле корни, и по какой шкале внутренних ценностей они мерят свои поступки. За целый год я даже на дюйм не приблизилась к пониманию сущности собственного хозяина. Он вёл себя со мной, как обычный человек, и порой я даже забывала, что прислуживаю вампиру.
Мне не давал уснуть страх, что Лоран справится с замками и явится ко мне в образе кровопийцы из трансильванского фольклора. Прежде я не боялась быть укушенной, но сейчас подтянула одеяло к самому подбородку. Лишь только я закрывала глаза, как вновь видела его ужасное зелёное лицо. Перекатываясь с одного края кровати на другой, я сжимала подушку так сильно, словно желала придушить. «Почему я?» — взывала я к несчастной подушке, злясь, что та набита не пухом, и нельзя распотрошить её, чтобы хоть немного успокоить расшатавшиеся за последние часы нервы. С трудом заставив себя выйти на кухню за успокоительным чаем, я ежесекундно оборачивалась к собственноручно закрытой двери, боясь увидеть зелёного монстра.
Действительно, почему именно я? — спрашивала я уже дверь. Почему я, которая даже в далёком детстве не мечтала встретить вампира, была избрана им в любовницы? Я не читала шедевр Брэма Стокера, зачитываясь рыцарскими романами Вальтера Скотта, и мечтала встретить Айвенго. Что говорить, даже знаменитый вампир Лестат, рождённый под пером Энн Райс и созданный на экране Томом Крузом, оставил меня абсолютно равнодушной. Пожалуй, единственным фильмом, который заставил немного задуматься о трагизме вечной жизни и вечной жажды, была черно-белая лента Дэвида Линча «Надя», рассказывающая о метаниях дочери графа Дракулы. Да, да, ответ на вопрос — почему вампиры избрали именно меня — я начала искать давно, задолго до этого злополучного августа.
Проснувшись ближе к полудню, я вышла на кухню злая, босая и жутко голодная. В холодильнике, как всегда, было пусто. Готовить я не могла из-за обострённого обоняния моего хозяина, начинавшего чихать от запаха человеческой еды. Изо дня в день завтраком мне служил взбитый с ягодами йогурт. Даже тост я не могла поджарить, потому что хлебный запах являлся главным раздражителем Лорана. Правда сейчас, закрытый в подвале, он вряд ли мог уловить аромат поджаристой корочки. Знай я заранее, что мой обворожительный француз решит превратиться в лепрекона, я бы обязательно завернула во французскую булочную за хрустящим багетом.
Ополоснув стакан от ягодного коктейля, я принялась надраивать пол жидкостью со стойким ароматом хвои, от которого к горлу подступал всё тот же противный горьковатый ком, что и от набившего оскомину смузи. Только кафельная плитка плевать хотела на моё физическое и душевное состояние и не желала отмываться от крови. Я бросила тряпку и чуть не разрыдалась. В довершение всего зазвонил телефон, но, увидев номер матери, я проигнорировала звонок. Если бы родители только знали, какую опасную черту перешагнула их дочь! Впрочем, если бы я пожаловалась, меня тут же упекли бы в психушку. Иногда мне казалось это лёгким путём к спасению, но в следующий момент я начинала убеждать себя, что вампиры не оставят в живых того, кто может о них рассказать. Клиф, скорее всего, отпустил меня живой, потому что знал, что меня всё равно добьют панические атаки. Без Лорана я бы не выжила.
С усиленным старанием я принялась тереть пол, вылив на пятно половину оставшегося чистящего средства. Через минуту у меня закружилась голова, и я осела на мокрую плитку, не чувствуя её холода. Следовало заранее открыть окна, а сейчас оставалось только как-то доползти до заднего двора. Я уселась на порог, с радостью вдыхая чистый, пусть и душный воздух. Голова перестала кружиться, и я сообразила, что не испытываю привычной головной боли, с которой просыпалась в доме Лорана каждое утро. Железный обруч пропадал лишь после чашки крепкой «турецкой крови», как величали кофе в семнадцатом веке напуганные османами европейцы. Лоран от щедрот душевных прощал мне кофейный аромат.
Отчего же сегодня голова не болит? Вернее физическая боль перешла в душевную, заставив ни с того ни с сего ужаснуться безысходности, в которую ввергло меня служение вампиру? Не от того ли, что мой хозяин борется за собственную жизнь, и ему некогда удерживать меня в счастливой нирване, за которую я расплачиваюсь жуткой головной болью? Похоже, моё сознание вновь стало принадлежать безраздельно мне. И сознание этого пугало. Я не желала превращаться в бабочку даже до пятницы, потому что жить в коконе безмятежного сумасшествия, ощущение которого дарил мне хозяин, было намного спокойнее.
Я бросила тряпку и поднялась на ноги, чтобы швырнуть окровавленную одежду в чёрный пакет для мусора. Что же произошло прошлой ночью? Уж не нажил ли врагов мой обворожительный француз? Враги хозяина — это и мои враги, ведь неспроста он попросил не покидать дом от заката до рассвета. Ужас-то какой! Моя майка сейчас соперничала в мокроте с половой тряпкой. Я чуть не подняла руку для крестного знамения, хотя не смогла вспомнить «Отче наш», который, впрочем, вряд ли спасёт меня, ибо до Бога далеко, а они близко. Нет, нет, нет… Нельзя паниковать заранее, иначе я по собственной дури не доживу до заката из-за неожиданной остановки сердца, которое сейчас работало, как заведённый моторчик из детского конструктора. Я даже услышала его противное «ззз», хотя, пожалуй, этот звук издавало не сердце, а клацающие зубы.
Схватив мешок, я выскочила в гараж, где чуть не оцарапала голые ноги о номерное плато голубой хозяйской «Порше». Переведя дух, я толкнула ногой боковую дверь, вновь с радостью ощутив телом, покрытым холодной испариной, полуденный калифорнийский зной. Ох, уж этот август, душная эта пора… Я бросила чёрный мешок в такой же чёрный бак для мусора и привалилась к тёплой белой облицовке дома, решив окончательно согреться прежде, чем вернуться в склеп. Желание зарыться в раскалённый песок по самое горло, как делают дети, родилось в отрезвлённой голове неожиданно для меня самой, и я шагнула в дом с твёрдым решением отправиться к океану.
Наскоро переодевшись в купальник и нацепив поверх короткий сарафан, я схватила из платяного шкафа пляжную сумку, которая валялась собранной на случай, если кто-то из старых знакомых вздумает пригласить меня на пляжное барбекю. Быть может, если я выберусь на солнышко, к радостным людям, заберусь подальше от этого чертового бунгало в привилегированном городке Саратога, страх уляжется сам собой. Мои опасения скорее всего окажутся беспочвенными, потому что кому на самом деле может помешать мой француз и я вместе с ним?
Однако спокойствие возвращалось медленно. Руки на руле продолжали дрожать, когда душный салон «Приуса» заполнил голос Майка Науменко:
— … в каждой клетке нервов горит свой вопрос, но ответ не найти…
Но так ли я уверен, что мне нужен ответ?
Я просто часть мира, которого нет.
Отчего порой слова ранее ничего не значивших песен неожиданно приобретают пророческий смысл? Да, мне не нужен ответ, я не хочу его знать, и я даже не хочу допускать мысли, что моя песенка спета…
— Мой последний шедевр — бессмысленный бред.
Мой последний куплет давно уже спет… — продолжало нестись из колонок.
В голове всплыла фраза Миледи, которую четыре мушкетёра приговорили к смерти: «Я не хочу умирать, я слишком молода, чтобы умереть…» Мне двадцать четыре, канальи! Всего лишь двадцать четыре, и не вам, кровопийцы, ставить точку в моей жизненной строке.
Я включила кондиционер, чтобы холодный воздух хоть немного охладил мой разгоряченный мозг, который начал закипать от неконтролируемого страха. Слепившее сквозь тёмные очки солнце не успокаивало, а пугало ещё больше напоминанием, что скоро оно сядет, погрузив мир во мрак, в котором легко сбиться с пути, особенно когда тебе помогают в этом вампиры.