Когда бомбы падают тебе прямо в кровать, невозможно ни спать, ни думать, ни тем более заниматься любовью. Тем не менее в тот вечер я задремал, и в моем полусне, между двумя воздушными налетами, какой-то чарующий женский голос начал читать мне что-то старинное, даже древнее и теплое, что-то похожее на любовное стихотворение. Особенно сладкими были согласные и односложные слова. Они ласкали и возбуждали не слух, а мою слизистую. Я почти физически чувствовал слюну той, что нашептывала мне стихи:
На следующий день мне взбрело в голову купить какую-нибудь книгу. На улице Князя Михаила перед книжным магазином «Синий всадник» его владелец распродавал свои запасы, разложив их на гладильной доске. Я выбрал книжечку о монастыре Манасия с отличными фотографиями фресок святых воинов и купил ее за два динара. Любая книга с гладильной доски стоила два динара. Но не успел я дома раскрыть ее, как начался новый воздушный налет.
В ту ночь было разрушено и сгорело здание телецентра. Я не спал до самого рассвета, запершись в комнате, завесив окна влажными простынями и закрыв лицо мокрым носовым платком. Мне едва удалось спастись от резкого запаха горящей кинопленки.
Утром я покрасил оранжевой краской, в стиле хинди, пробор у себя на голове и решил покинуть город. У меня была возможность сесть в машину и поехать в Венгрию, на аэродром, с которого каждую ночь взлетали самолеты, чтобы бомбить нас. Там я мог взять билет в любом направлении, только не домой. Для этого мне даже не нужна была виза, потому что въезд в Венгрию был свободным. Но я поступил по-другому. У меня вдруг возникла необъяснимая потребность отправиться в какой-нибудь монастырь. Автомагистраль, ведущая на юг, была разрушена бомбами только где-то после сотого километра, так что по ней я мог добраться до монастыря Манасия, расположенного недалеко от Белграда. За немецкие марки я купил на улице бензин в двадцатилитровой пластмассовой канистре, которую, правда, предварительно прокипятили, так что она на самом деле вмещала теперь не двадцать, а восемнадцать литров. Надел новый костюм и рубашку – мне было жаль оставлять их в Белграде. Обулся в лакированные туфли Massimo Germani, ставшие моими тоже в результате одной из моих бессмысленных закупок в районе Чумича. Чтобы от них не несло новой кожей, я опрыскал их лосьоном after shave с запахом арбуза. В карман я положил два кольца и книжечку о монастыре Манасия, купленную днем раньше. Было еще утро, и я отправился в путь, надеясь на перерыв после ночного налета. На выезде из города мне повстречались какие-то цыгане с трубами, они знаками показывали, что им тоже надо на юг, я остановился и впустил их в машину, строго предупредив, чтобы по дороге они не играли.
– Кто из вас лучший трубач? – спросил я просто так, ради разговора.
– Миливой. Он самый глупый. И он лучший трубач на этом берегу Моравы, – ответили они в один голос.
Еще издали сквозь шум дождя мы увидели у стен монастыря Манасия толпу людей под разбитым там огромным шатром, и трубачи, которых я привез, разом грянули «После войны, с маленькой надеждой под дождем…».
«Да тут какая-то свадьба, – подумал я. – Надо же, кругом война, а у них свадьба!»
У входа в храм я столкнулся с одним из моих школьных друзей – у него в петлице была веточка розмарина. Я застыл в оцепенении: говорили, что он погиб на этой войне.
– Откуда ты взялся? Приехал на венчание? А чья это свадьба? – засыпал я его вопросами.
– Ты что, брат, решил шутки с нами шутить? Еще спрашивает, чья свадьба! – ответил он и сквозь толпу повел меня в церковь.