Алиса металась по постели, а няня уговаривала:
— Лисонька, потерпи, все пройдет. Чего ты кидаешься как сумасшедшая? Это же доктор!
Потом Алиса выздоравливала. Что это было за блаженное время! Она лежала в постели среди многочисленных подушек и подушечек, на белых, приятных на ощупь простынях, и няня поила ее теплым молоком с медом. Единственное, что расстраивало Алису, так это заминка на пути к бабушке. Ей никто этого не говорил, но она знала наверняка, что они едут в Россию. Первое время, когда Екатерина Васильевна нежно целовала ее или обнимала, Алиса испытывала странное чувство. Появление няни перевернуло убогий и серый мирок, в котором она провела детство. В сердце ее впервые затеплилась любовь настоящая, человеческая. Это было иное чувство, нежели любовь к Богу, которую ей пытались привить на протяжении десяти лет. Теперь любовь к Богу представлялась ей в виде холодных монастырских стен и таких же холодных, бесчувственных женщин. А любовь человеческая виделась как теплые нянины руки, нежная ласка и, конечно же, молочко с медом.
В ее лексиконе появлялись новые слова, звучавшие по-русски: «лакей», «простокваша», «барышня», «дрянь», «с добреньким утрецом». Город, издающий за окнами разнообразные звуки, настораживал Алису: грохот повозок — пугал, редкие взрывы смеха — удивляли, брань — смущала. Мужчины вызывали у нее непреодолимое любопытство. Она без церемоний рассматривала навещавшего ее доктора, словно диковинное существо, явившееся из другого мира.
Алиса закрывала глаза и предавалась лени. С трех лет, исполняя в монастыре работу по мере своих скромных сил, она тайно лелеяла мечту хотя бы денек ничего не делать. Праздники, когда работать было грехом, приносили с собой бремя еще более тяжкое — многочасовые службы…
Поглядывая одним глазом на свою воспитанницу, Екатерина Васильевна достала письмо и чернила и принялась писать еженедельный отчет Елене Карловне.
«Все больше и больше присматриваясь к воспитаннице, вверенной мне вашей милостью, нахожу ее ребенком премилым и смышленым. Ну конечно, она уже не совсем ребенок, хотя наивна в некоторых вопросах более, чем неразумное дитя. Многолетнее пребывание в лесной глуши пошло на пользу ее здоровью, но сделало ее развитие достаточно однобоким и ущербным. Едва удалось отучить ее кланяться слугам по утрам и заставить держать голову высоко, а спину прямо.
К завтрашнему дню приглашаем маникюрного мастера. Руки у девочки загрубели в монастырских работах, а на ногах шершавые мозоли от деревянных туфель. Парикмахера звать не будем. Если бы вы видели, какие у нее роскошные волосы! Совсем как у особы, которая вам близка, — русые, с золотинками, играющими на солнце. И глаза — огромные, синие, с длинными черными ресницами, от которых тень на щеки падает. С каждым днем она хорошеет, и привези ее в Петербург — обязательно стала бы со временем первой красавицей, потому не нашлось бы ей равных, уж поверьте мне на слово…»
Елена Карловна сидела подле зеркала, когда ей принесли письмо из Мейсена. Она тут же потянулась за ним, но рука ее повисла в воздухе. Елена Карловна медлила…
Произнося речь в честь молодых, старуха Курбатская восхищалась чистотой невесты и вдруг начисто позабыла выученный накануне текст. Возведя очи Господу, вдруг увидела прямо в небесах шпиц Петропавловского собора. «Невеста, чистая как тот ангел, что парит над городом…» Елена Карловна запомнила эту минуту не только потому, что закашлялась тогда совсем некстати, но и потому, что через год с небольшим злополучный ангел на шпице накренился от сильного порыва ветра, и вроде как выходило, что пал. Она сочла это дурным предзнаменованием и всю осень с тоской и трепетом наблюдала, как маленький человечек карабкался ежедневно на шпиц. К зиме ангел был восстановлен, и она вздохнула с облегчением…
Замужество Елизаветы внесло в ее дом достаток, а в дом Курбатских — непрерывные хлопоты. Стирая княгиня, страдавшая подагрическими болями, уверяла, что непременно выпила бы яду, чтобы избавиться от этих мук, и терпит их только ради того, чтобы лицезреть своих правнуков. Каждый ее визит в дом Ванечки начинался и заканчивался наставлениями поторопиться с наследниками.
Ванечка же только разводил руки, близоруко щурился и сладко улыбался, когда речь заходила о жене. Он был влюблен в нее по уши, влюблен слепо и покорно.
Почувствовав в замужестве свободу, Елизавета пользовалась ею от души. У нее были две слабости — наряды и театр. Так считала Маша Вейская. Но она была не права. У Лизы была одна слабость — мужчины, а все остальное — необходимые декорации.