— А-ли-са…
Он бросился к ней, она обернулась… Дальше произошел какой-то странный щелчок в сознании, членораздельная речь стала невозможна. Да и что можно сказать, когда ты держишь в объятиях такую красоту и покрываешь поцелуями любимое лицо? Горячая волна подхватила их и понесла в разверзшуюся бездну страсти. Мохнатые лапы елей заслонили и небо, и солнце над головой, и даже разноцветные дорожки радуги, упрямо качающиеся в небе…
Алиса была захвачена врасплох, сметена и унесена неведомой силой. Но эта сила была настолько болезненно сладкой, что ей не хотелось сопротивляться, даже мысли не было противиться горячим поцелуям — губы ее, оказывается, навсегда запомнили сто губы, как затверженный однажды урок.
Круговорот елей и поспевшей земляники длился мгновение, а возможно — вечность. Он грозил смертью, так показалось Алисе, вон то легкое облачко, несущееся поверх деревьев, и есть ее исстрадавшаяся и воскресшая душа, возносящаяся к солнцу.
— Саша, — прошептала Алиса. — Как же… Саша…
Теперь он должен был все ей рассказать. Обстоятельно, чтобы она поняла и поверила. Предстоял длинный разговор, нужно было подобрать слова. И он говорил, да только слова были все те же.
— Алиса, Алиса, Алиса, — повторял он бесконечно…
Все мысли в голове разлетелись, подобно тому, как волна, докатившись до желанного берега, разбивается вдребезги о прибрежные скалы.
Она опомнилась скорее. Отшатнулась от него, залепетала:
— Нет, Саша, нет!
— Алиса…
— Не говори ничего. Послушай, не сейчас.
— Алиса…
— Завтра, слышишь, приходи сюда завтра утром. Мы поговорим обо всем. Но только не сейчас…
Умирая в его объятиях, она почувствовала, что время обратилось вспять, побежало обратно, и этот процесс превратил ее из ночной княгини в самонадеянную беглую смолянку, одетую в невзрачное платье стареющей кокотки Зинаиды Прохоровны. Ей даже почудился запах дешевой туалетной воды Зи-Зи, и на лице ее промелькнула тень легкой брезгливости и отчаяния. Время грозило и вовсе свернуться в тугой клубок, сделав Алису сироткой — маленькой монастырской воспитанницей.
От ужаса она растопырила руки, пытаясь удержать сворачивающееся время, остановить его бег. Саша смотрел на нее, ничего не понимая, убиваясь, что набросился на нее, что, может быть, обидел… Очерствевшая каторжная душа превратила его в животное. Ну разве можно было так? Нужно поговорить с ней, успокоить…
— Алиса, Алиса…
Пятясь от него, Алиса слепо смотрела в пространство, растопыривая пальцы. Время сжималось с каждым его словом. Нужно заставить его замолчать, иначе…
— Ты только не говори ничего, слышишь, милый? Только ничего не говори, — взмолилась она и посмотрела ему в глаза.
Провал. Она провалилась в комнаты Зинаиды, за спиной почудились обшарпанные крашеные стены и узкая кровать с брошенной на нее второпях охапкой сирени. Но больше время не кружило, не затягивало в свой водоворот.
— Я приехал за тобой, Алиса, — произнес он наконец членораздельно заготовленную заранее фразу.
— Да, — ответила Алиса, — да. Но только не теперь. Уходи теперь.
Она подошла к нему вплотную, положила руки на грудь, улыбнулась какой-то своей мысли, посмотрела вверх. Радуга еще светила двойной дорожкой, и Алиса отпрянула от Саши… Она переменилась на глазах. Из лопочущей девочки стала властной женщиной, которой нельзя не подчиниться. Она высоко подняла голову и сказала Саше не допускающим возражения тоном:
— Завтра. Я буду ждать тебя здесь. Ты все мне расскажешь. Но не сейчас. Сейчас — уходи. Пожалуйста, — прибавила она околдовывающе мягко.
Никто не мог ей отказать, когда она просила. Саша попятился, пораженный такой внезапной переменой. Она пошла прочь. Он остановился, она тоже замерла, не оборачиваясь. Он сделал шаг в ее сторону, она обернулась и вскинула руки, словно останавливая его. И он остановился, повинуясь. Она махнула рукой — уходи. И он, совершенно раздавленный неожиданно прорезавшейся в хрупкой девочке волей, повернулся и ушел.
Алиса не дошла до дома. И виной была не страшная слабость в коленях. Виной был страх, нет, настоящий ужас перед тем, что с ней приключилось. Закрыв глаза рядом с Сашей, она в последний миг отчетливо увидела лицо Германа, и над землей поплыл обволакивающий, парализующий страх.
Алиса села на скамейку спиной к дому, чтобы никто не мог разглядеть ее лица, не мог прочесть в нем смятение, которое захлестнуло ее с головой. Страх подействовал на нее странно. То, что произошло на поляне, было выше ее понимания. Но совсем не пугало ее. Скорее даже наоборот, приводило в восторг. Чувство это было ей знакомо, но сегодня имело новые нюансы, цвет и запах. Ей было хорошо и тогда, на поляне, и теперь. Только вот Герман…