Николай относился к отцовству Арсена ревниво. Пенял, что тратит он на мальчишку слишком много времени, бранился, когда подметки у его любимых туфель ехали, а Арсений, вместо того чтобы заниматься делом, выхаживал своего карапуза от какой-то детской заразы.
Княгиня все болела, Петербург становился отдаленной мечтою. Через полтора года после замужества у нее доставало сил только добраться до скамеечки в саду, а потом с помощью Марфы вернуться в свою спальню. Сплетни по поводу князя и его денщика прекратились, те, кто распускал их, после женитьбы князя были жестоко осмеяны… Княгиня не протянула и двух лет. Казалось бы, ширма снова пала. Но всяческие домыслы угасли.
После смерти княгини собрались было снова в столицу, да не тут-то было. Из Петербурга поступали тревожные вести о холере, которая каждый день косила сотни людей, не считаясь с чинами и регалиями. Не пощадила и цесаревича. Вслед за холерой шли бунты, пожарища, солдаты… Решено было переждать этот кошмар в зелени малоросских садов.
Забавляясь с мальчиком играми, Арсений развил в нем такую природную прыть, что к пяти годам Саша превосходил своих сверстников не только в росте, но был шире в плечах, да и значительно сильнее. Кровь с молоком рос мальчик, здоровый и крепкий. В чертах лица его теперь угадывалось благородство: нос вытягивался, намечалась горбинка, тонкие губы принимали очертание надменное, лоб открывался высокий и чистый. Черные волосы и темно-синие глаза могли когда-нибудь покорить молодых красавиц…
Саша разгуливал по дому так, словно был здесь хозяином. Под запретом для него оставались покои князя, да и то лишь когда тот спал или занимался делами. Николай обучил его игре в шахматы. Для забавы. Каждый раз, проигрывая, Саша потрясенно смотрел на князя, а тому приятно было чувствовать превосходство, пусть даже над таким ничтожным противником. Смешно было смотреть, как шестилетний ребенок ведет партию. Николай показывал ему разные фокусы, обыгрывал в три хода, жертвовал важные фигуры, а потом громил его шахматные войска, тихо посмеиваясь над вытягивающейся от удивления физиономией мальчугана.
Впервые Саша обыграл князя, когда ему исполнилось девять. Поставил хитрую ловушку, в которую князь попался с потрохами. Почуяв проигрыш, Николай страшно разволновался, обиделся было на Сашу и в конце концов сгреб фигуры с доски широким рукавом своего домашнего халата, будто случайно. На том и закончили. Князь не любил проигрывать.
Саша с детства любил возиться с оружием. Арсений объяснял ему, как устроены пистолеты, давал подержать в руках саблю, побывавшую в боях. Учил стрелять. Поскольку к восьми годам Саша уже прекрасно держался в седле, его стали брать на охоту. А в десять впервые разрешили пальнуть в куропатку. Через год мальчик попадал из десяти уток — в девять. Причем бил их высоко в небе, не дожидаясь, как Николай, чтобы сели на воду. У него оказались от природы острый глаз и твердая рука. «Вот бестия!» — восхищались ловчие. Только Николай капризно морщился: «Везет подлецу».
Жизнь текла своим чередом, и никто бы не помышлял об отъезде, если бы не последующие события…
В общем, ничего особенного в доме не происходило. Если бы не дознание, не назойливый следователь со своими вопросами. А тут Никитка, который был у князя и конюх и псарь, вспомнил вдруг, как недели за две до происшествия с собаками творилось что-то неладное. Начинали ни с того ни с сего отчаянно лаять по ночам…
Князь полагал, что это от луны у собак случаются приступы охотничьего азарта. Арсений кивал согласно, но по ночам сидел с заряженным пистолетом у себя в комнате, не зажигая огня и не раздеваясь. А через несколько дней любимый пес князя околел. За ним и вся стая. Для князя это, конечно, был удар, но что поделаешь, с собаками, особенно породистыми, такое случается часто. Вон у Петра Петровича в позапрошлом году все куры передохли за три дня. Кто знает, может, какая собачья холера… Князь привез из уезда трех щенков.
Анна, девушка, живущая в пристройке вместе с остальными слугами, сказала, что Марфа в последнее время была не в себе будто. А спросили почему — глупость сморозила: косы, говорит, укладывать по-иному стала и ходить. Проку от дуры-девки следователю было мало…
Когда в корзине в сенях появились щенки, Сашка никак не мог оторваться от смешных востроносых мордашек. Возился с ними целыми днями, бегал по саду. И однажды ему послышалось, что зовет кто-то… Этого он, конечно, следователю не сказал, потому что никто его не спрашивал. Щенки с детским рыком вырывали у него из рук палку, и вот тут кто-то сказал не громко, но отчетливо: «Саша!» Мальчик оглянулся, замер. Голос, похоже, доносился из-за забора. «Саша, подойди!» Забор был глухой, между досками — ни единого просвета. Но в одной из досок красовалась круглая дырка. Через эту дырку всегда было видно заснеженное поле. А теперь не было видно. Зато чей-то глаз упорно смотрел на мальчика сквозь дыру. И кто-то там, за забором звал его снова и снова: «Саша… Подойди…»