— Профессор, — взмолилась она, — пожалуйста, снимите чары! Я же опаздываю на урок!
Флитвик изумленно заморгал — он так увлекся, что совсем забыл, зачем Минерва пришла.
— Да-да, конечно, — вздохнув, ответил он тоненьким голоском. — Не могу обещать, что это будет быстро, — я еще ни разу не имел дело с заклятиями на парселтанге. Ну, попробуем...
Через полчаса, уже в нормальном виде и с нормальной палочкой, Минерва покинула кабинет Флитвика. На Тома она была ужасно зла — отчасти потому, что Флитвик им так неумеренно восхищался. Минерва твердо решила, что в этот раз не скажет Тому ни слова, что будет его игнорировать, что бы он там ни вытворял...
Но благие намерения так и остались благими. Вместо того, чтобы забыть о существовании Тома Риддла, она несколько ночей подряд просидела над составлением ответного заклятия, написанного для разнообразия полностью по-гэльски*, — пускай помучается, если попробует снять! Сами по себе чары были простенькие — стоило Тому задержаться на одном месте дольше двух секунд, как он прирастал к полу, в буквальном смысле слова. Так что ему оставалось либо без конца двигаться, либо...
И уж точно не следовало никуда садиться.
Расчет оказался верным — хоть Том и был змееустом, но гэльского не знал и в свою очередь отправился за помощью к Флитвику. На этот раз пятьдесят огненно-красных рубинов прибавилось в песочных часах Гриффиндора. После ужина, когда Минерва столкнулась с Томом на выходе из Большого зала, он насмешливо сморщил нос:
— До чего неромантично, мисс Робертсон! Я вам — цветы, а вы мне — корни...
— Как умею, — отрезала она. — Проза жизни. Советую привыкать, а заодно оставить меня в покое.
Но едва она сделала шаг, как Том сказал ей вслед:
— Между прочим, в закрепляющей формуле была ошибка.
— Где?! — Минерва возмущенно обернулась к нему.
— Здесь, — он отвел ее в сторону и вытащил свиток пергамента. — Профессор Флитвик дал мне расшифровку. Смотри, вот в этой строке, подчеркнуто красным...
Через полчаса им понадобился справочник по интонационному рисунку заклятий. Том сбегал за ним к себе на факультет.
Еще через час формулами был исписан не только пергамент, но и половина томовской тетрадки по чарам.
За это время они успели трижды насмерть поссориться, обозвать друг друга тупицами, разойтись, потом сойтись опять, помириться и взять свои слова обратно.
Еще через час Том проводил Минерву до башни Гриффиндора. Когда они уже почти подошли к портрету Толстой Дамы, Том внезапно развернул Минерву к себе и быстро поцеловал в губы. И тут же ушел, не давая ей времени возмутиться.
Она еще долго не могла сдвинуться с места. Просто стояла и смотрела туда, где он исчез за поворотом коридора.
* * *
Минерва сама понимала, что делает что-то не то, совсем не то. Она была уверена, что любит Джорджа, а с Томом просто дружит — но почему-то в присутствии МакГонагалла ей было тяжело, скучно, тоскливо. Она ловила себя на том, что постоянно ищет с ним ссоры, любого повода, лишь бы не разговаривать, лишь бы не находиться рядом. Джордж с каждым днем становился все угрюмее, ходил чернее тучи, но упорно делал вид, что ничего не замечает. А у его невесты тем временем общение с Томом Риддлом превратилось в потребность, такую же сильную, как у алкоголиков — желание добыть виски. Минерве казалось, что весь день она проводит во сне — как сомнамбула, встает, идет на уроки, машинально делает домашнюю работу... Просыпалась она, только увидев Тома, только услышав его голос, пускай даже случайно, издали, в коридоре.
В этих встречах не было никакой последовательности — иногда Том просто кивал ей, проходя мимо, а иногда разговор затягивался на пару часов. В те дни, когда ей не удавалось с ним поговорить, Минерва к вечеру не находила себе места, не могла учиться, срывалась на однокурсниц, на Джорджа и Аластора. Потом мучилась от стыда, извинялась, придумывая причины своего поведения: мол, голова болела, или же она сильно устала, вот и потеряла контроль над собой. При этом сама понимала, что это не более чем отговорки. Настоящая причина была известна всем и каждому. Девчонки шептались у нее за спиной: "Надо же, влюбилась, как кошка", — и хихикали, потому что в случае Минервы это было почти буквально.