Неписаный лозунг подземелий гласил: "Слизерин все, остальное — ничто". Считалось, что факультет должен быть заодно, что нужно всегда помогать другому слизеринцу, а факультет взамен не оставит тебя в беде... За эту взаимную поддержку и спаянность приходилось, разумеется, расплачиваться — твои оценки и поведение переставали быть личным делом. Минерва отлично помнила один вечер, когда в общей гостиной Слизерина к ним подошел какой-то невысокий веснушчатый мальчишка. Извинившись, он позвал Тома выйти на минутку. Том и вправду скоро вернулся, пряча в карман носовой платок.
— Что там такое? — спросила Минерва.
— А, — он отмахнулся. — Балбесы со второго курса. Чуть не сорвали сегодня урок по уходу за магическими существами, потому что тайком дразнили гиппогрифа, а тот взбесился, оборвал привязь и улетел. Профессор Кэттлберн снял с них двадцать баллов, так что теперь они наказаны.
— В каком смысле?
— В самом прямом. Вместо ужина я отправил их драить туалет — без магии, естественно, — и временами хожу проверять. Честно предупредил, что если проведу носовым платком вдоль стены и обнаружу грязь, то придется переделывать все заново. Пускай поработают до полуночи, потом отпущу.
— Послушай, — Минерва была искренне изумлена, — но ведь профессор Кэттлберн их уже наказал!
— Именно поэтому. Мы не можем позволить себе терять баллы, если какому-то идиоту пришло в голову тыкать в гиппогрифа палкой.
Он рассмеялся, глядя на выражение ее лица.
— Тебе этого не понять, Минни. У нас здесь принято думать в первую очередь об интересах факультета. Если сравнивать с военным делом, то гриффиндорцы безнадежно застряли в бронзовом веке. Вы по своей природе — одиночки. Каждый выходит на бой со своим щитом и мечом, бросает вызов противнику и бьется с ним один на один. Все остальные в лучшем случае ждут своей очереди сразиться, в худшем — смотрят с трибун, а потом слагают песни о павшем герое. А Слизерин — это фаланга. Единая, спаянная, неуязвимая, один за всех, и все за одного... Во всяком случае, я бы хотел сделать его таким.
— Почему твои однокашники на это соглашаются? Почему позволяют собой командовать?
— Не все, — поправил ее Том. — Старшие курсы мирятся со мной, потому что им это удобно. Когда случаются какие-то неприятности, они знают, что я договорюсь с деканом и сумею все уладить. Мои собственные однокурсники... Что ж, ими тоже особенно не покомандуешь, но они ко мне прислушиваются. Зато от младших я, естественно, требую безоговорочного подчинения. В конце концов, это в их интересах.
— А если они не захотят подчиняться?
— Есть способы, — ответил Том, смеясь.
— Какие? Хорошая затрещина?
Он поднял брови и улыбнулся:
— Минни, зачем же так грубо? Нет, конечно. Достаточно силы убеждения.
— А кто дает тебе право решать за других? Ты не учитель, не декан, не директор школы...
— …и не господь бог, — закончил он. — Да, верно. Я всего лишь староста. Но есть еще право сильного — слыхала о таком?
— И ты считаешь, что это честно?
— Почему нет? Не забывай — кто берет на себя смелость управлять другими, принимает и ответственность за них. У меня пол-дня уходит на то, чтобы вытаскивать однокашников из неприятностей. Убеждать учителей принять у лентяев пересдачу контрольной, договариваться об отмене наказаний — мол, мы сами разберемся... Если бы не я, эти разгильдяи со второго курса отрабатывали бы у профессора Кэттлберна неделю, да еще и трости бы отведали. А так они потрудятся несколько часов и вдобавок принесут факультету пользу. Как видишь, все только выиграли.
— Я не знаю...
Она закусила губу, задумавшись. Где-то в рассуждениях Тома было ложное звено, но она никак не могла понять, где именно.
— Но ты же не спрашиваешь их, хотят они этого или нет.