Том отошел на шаг, и тут же вернулся грохот музыки и запах сигаретного дыма. Теперь их все увидели. Минерва заметила удивление на лицах. Долохов смотрел на Лорда тревожно, но не вмешивался.
— Преклони колени, — очень обыденно и просто сказал Том и тут же ответил на ее невысказанный вопрос: — Да, прямо здесь. А зачем тянуть?
Зажмурившись, она опустилась на грязный паркет. Кто-то выключил музыку, и стало совсем тихо. По полу тянуло сквозняком — в комнате открыли окно, чтобы проветрить.
— Дай мне левую руку.
Лорд коснулся ее ладони.
— Минерва МакГонагалл, готова ли ты служить мне честно и преданно, отдавая все силы моему делу, следуя за мной до конца своих дней?
— Да, — сказала она, но горло так пересохло, что пришлось откашляться и повторить.
— Готова ли ты хранить мне верность в жизни и смерти?
— Да, — сказала она после недолгой паузы.
— Готова ли отречься от своей воли, чтобы в этом мире и в следующем у тебя не было иной воли, кроме моей?
"Теперь уже все равно", — вертелось у нее в мыслях. Совсем все равно.
— Да.
— Я благодарю тебя и принимаю твою клятву.
Сначала ничего не последовало. Потом левую руку ниже локтя пронзила острая боль, и тут же началось жжение. Она закусила губу, чтобы удержать стон.
— Можешь встать, — Том слегка потянул ее за руку, помогая подняться.
Вокруг поднялся шум. Кто-то захлопал в ладоши. Минерва прижала к груди мучительно ноющую руку. К ней подходили, поздравляли, что-то говорили... Кто-то наколдовал ей кресло и принес бокал с вином. О поминках все словно забыли — открыв глаза, Минерва обнаружила рядом с собой огромную корзину с розами, а за спиной кто-то уже обсуждал, что неудобно вот так просто пьянствовать, нужно отметить, как следует, чтоб был торт, и все такое...
Подняв голову, она увидела в дверях Беллу, которая непонимающе хлопала глазами. Она была уже полностью трезвая, умытая, мокрые волосы прилипли к щекам. Без косметики Белла сразу стала намного моложе и казалась совсем юной, красивой и хрупкой. В своем ало-золотом платье она походила на райскую птицу.
Если бы, конечно, райские птицы водились в аду.
9
Метка болела еще несколько дней — тупой, ноющей болью, отдававшейся в плечо и локоть. Сначала она была красной и распухшей, потом опала и стала выглядеть, как обычная татуировка. Смотреть на собственную руку, по которой вилась уродливая черная змея, было неприятно — казалось, что это опухоль или что-то столь же чужеродное, враждебное. Раньше Минерва никак не могла понять, в чем смысл метки. Теперь до нее дошло, что это было ежесекундное напоминание: не только твое тело, но и твоя душа, твоя личность больше тебе не принадлежат.
При этом метка приносила странное удовлетворение. Словно в ней содержался наркотик, который медленно, по каплям поступал в кровь. Минерва заметила это недели через две, когда поймала себя на том, что может разглядывать метку полчаса подряд, а то и дольше. Рисунок по-прежнему казался уродливым, но сами его очертания и тускло-угольный цвет притягивали взгляд и не отпускали. Мысли в такие минуты становились четче и яснее, и Минерва замечала, что смотрит на мир отстраненно-спокойно. А еще ее стало тянуть в Ставку — не к Тому, а ко "всем ним". Хотелось находиться рядом с кем-то, кто тоже носит метку, ощущать родственную душу, стать частью пчелиного роя...
Месяц назад она не могла бы подумать об этом без содрогания, а сейчас... И ведь она еще сопротивлялась этому чувству, старалась не поддаваться, постоянно смотрела на свои ощущения со стороны, анализировала их, как полагается исследователю. Что же говорить о тех, для кого метка была честью, кто мечтал о ней? Минерва впервые стала понимать, насколько для них должно было быть острым это чувство, что для них означало столь часто повторяемое "мы".
Она начала вести дневник, который шифровала и маскировала под тетрадь с записями экспериментов — впрочем, не особенно старательно. Найдут, так найдут. Записи там были короткими, тезисными:
"При первой же возможности сделать анализ крови. Возможные изменения?..
Ослабление эффекта наступает примерно в течение месяца, но не плавно, а скачками (см. ниже примерный график)...