Кристина не включает свет, достаточно и двух фонариков над столами посетителей. Последние гости уже уходят из кафе, девушка загружает посуду в мойку, напевая под нос что-то, что не имеет осязаемых слов. В зале, где стоит шесть столиков, играет тихая музыка — рок-баллады, а за окнами шумят шинами автомобили, гудят и торопятся.
Перемыв всю посуду и оглядев банки с кофе, бутылки с сиропами и ликёрами, Кристина поправляет сияющие в отблесках бокалы, чтобы стояли ровнее, и садится с книжкой за столик у окна. Фонарей с улицы и качающейся лампы сверху достаточно, чтобы читать, но строчки ускользают, и девушка никак не может сосредоточиться на книге.
Ровно месяц назад в такую же погоду Кристина с Яной зашли в эту кофейню погреться и обсохнуть, разговорились с добродушным мужчиной совершенно пиратского вида, с гитарой и с вином; он оказался хозяином кафе, а на следующий день Кристина уже работала за барной стойкой, потому что хозяин сказал, что у каждого уважающего себя ресторатора должна быть рыжая ирландская ведьма, в честь чего он временами приносил с собой чёрного котёнка, а Кристине разрешил приходить на смены, когда ей вздумается. Хозяин слушал «Пинк Флойд» и по особому настроению «Битлз», в кафе появлялся непредсказуемо, налётами, привозил цветы, угощения и подарки всем девушкам, а порой и сам вставал за стойку или развлекал посетителей гитарой и проникновенным тенором.
Хочется грибного супа, решает девушка. Ещё нет десяти, значит, кафе через квартал ещё открыто, и есть шанс успеть. Чувствуя себя маленькой предательницей, Кристина запирает кофейню и бежит по мокрым тротуарам в «Грибного гуся».
========== Тетрадь в клеёнчатом переплёте ==========
Кристина покупает самый большой гамбургер и уходит в заброшенный парк. Ситуацию нужно пережить. Плакать устала, напиваться не вариант, остаётся заесть горе. К неудачным свиданиям, конечно, она уже привыкла. Но увидеть глаза Александра, который, едва начав раздевать её, понял, что его раздевает черноволосый мужчина, то есть сам Александр,— это было невыносимо и смешно одновременно, глупо до ужаса; это было бы здорово потом рассказывать на вечеринке, после третьего коктейля, чтобы все хрюкали от хохота, отдавая должное её выдумке; всё равно ведь никто не поверит, что это не выдумка.
Александр — воплощение. Неважно чего, но у него красиво татуированные руки, очень сильные и выразительные. Неброская серая футболка, шевелюра до плеч — волосы вьющиеся, словно он только что вышел из моря; даже тем, как он наливал в кружки чай из блестящего чайника, девушка любовалась и смущалась сама своего же взгляда. Не слишком широкая грудь и немного покатые плечи, но в каждом его движении чувствуется такая сила и уверенность в себе, что девушка таяла, и они даже почти не разговаривали.
В какой-то момент солнца стало слишком много, Александр задёрнул занавески, и у Кристины пересохло в горле.
Его руки, татуировки, запах возбуждения, капельки пота на груди, парчовые пурпурные шторы, тихая фортепианная музыка, и это нечаянное прикосновение, когда они стали отражением друг друга, замирая от предчувствия, и тут же — его глаза, полные ужаса и отвращения, и в следующую минуту девушка помнит себя уже на лестничной клетке, второпях застёгивающей блузку; шершавые холодные ступеньки под босыми ногами немного приводят в чувство. Кристина отряхивает руками ступни, обувает туфли на каблуках и где-то между вторым и третьим этажами долго разглядывает себя в зеркальце. И лишь потом выходит на улицу. Оказывается, светит солнце, и суетливо кричат что-то воробьи. Наверное, предлагают друг другу что-нибудь ненужное, как люди. Кристина улыбается, сглатывая слёзы. Как же это всё надоело! Шестьдесят третий…
Девушка смотрится в тонированные стёкла машины, расчёсывает спутанную рыжую шевелюру, даже в чёрном отражении горящую золотым на ярком солнце, а когда стекло неожиданно опускается, обмирает и со всех ног убегает из проклятого двора. В этом квартале она точно не появится в ближайшие годы.
Поэтому так необходим огромный, сочный, вредный для талии гамбургер. Какая разница, будет ли у неё талия, если каждое свидание она ухитряется испортить своей немыслимой особенностью? Кристина без стеснения кривит душой, зная, что она красива.
Ладони перемазаны соусом, солёный огурец вырвался на волю и улетел за пределы видимости, гамбургер поместился в девушке едва ли на треть, остальное пришлось скормить воронам, голубям и воробьям, кто был посмелее. Тщательно протерев руки влажными салфетками, Кристина комкает их в руках и достаёт свой дневник.
В клеёнчатой чёрной обложке, в жару липнущей к пальцам, тетрадка разбухла от вклеенных и вставленных страниц. Но девушка проводит ладонью по обложке с нежностью. Кому ещё можно об этом всём рассказать? Она перечитывает последнюю запись — мелким цветочным почерком, с крошечными нервными и смешными рисунками на полях:
«Я всё время думала, что сознание перемещается только при близком контакте. Когда стоишь рядом, когда прикасаешься, смотришь в глаза. Оказывается, это совершенно неважно. Одинаковой позы или одинакового движения достаточно, чтобы сознание перепутало, где ему находиться. Утром, умываясь в гостях, я обнаружила, что я ещё только просыпаюсь, что я небритый Артур, однокурсник, и на мне семейные трусы со смешными собачками. Вечеринка, в общем, удалась на славу. Хорошо, что все остальные пока не успели проснуться. Пока однокурсник не успел вдоволь налюбоваться полураздетой мной, я вскочила (или тут правильно писать: вскочил?) и принялась оторопело смотреть в зеркало в комнате. Сработало. Переместилась обратно. К слову: шестидесятый. Свои движения я научилась хорошо имитировать почти в любом другом теле. Но Артур с тех пор на меня как-то странно смотрит.
Шестьдесят второй раз был вообще удивительным для меня. Я обнаружила себя в теле продавщицы Лилит в соседнем магазине. Как так получилось — не знаю, какое-то мимолётное похожее движение. Хорошо, что я точно помнила, что я делала в корпусе университета, прежде чем Лилит успела бы оттуда убежать в панике. Я сделала вывод, что можно находиться вообще в нескольких десятках метров друг от друга, и это очень печально.
Когда похожая комплекция, обратно перемещаться проще. Можно было бы написать, что поэтому я предпочитаю девушек, но это двусмысленно.
Ладно, не буду о грустном.
Вчера ездили с Янушкой кататься на лодках в городском парке. Смотрелись в отражение за бортом и чуть не перевернулись. Яна из посёлка, по выходным она привозит с собой по две огромные сумки с провизией, щедро делится со мной. Родители снимают ей крошечную квартиру, чуть больше моей, и мы часто готовимся вместе то у неё, то у меня. У меня готовиться сложно: обычно я начинаю внезапно что-нибудь готовить, и конспекты уходят куда-то на второй план. К вечеру мы дегустировали абхазское вино, и Яна, ужасно стесняясь, читала мне свои стихи про меня. Это было очень трогательно, я даже немного поплакала и обняла её. Ей, как и мне, чаще всего не везёт с любовными историями, хотя она самая умная девушка на курсе. Просто очень скромная.
И потом, она такая милая: вечно что-то роняет и забывает, мне приходится за ней приглядывать, как за ребёнком».
Кристина вздыхает и начинает записывать шестьдесят третий случай. Эмоции уже схлынули и руки почти не дрожат, поэтому ей удаётся изобразить ситуацию довольно смешно. Но совсем не переживать всё равно не получается. Девушка перелистывает страницы: они в рисунках, пятнах от блинчиков и от вина, исписаны разноцветными чернилами. На одной странице вклеен довольно правдоподобный портрет Камиллы. Кристина долго смотрит на него. Ей по-прежнему грустно, что Камилла вот уже год ей ничего не пишет.