У Кристины ощущение, что через пару дней встретиться не получится. Почему — она объяснить не может.
Надо начинать готовиться к экзаменам.
Жаль, что Янушка уезжает.
========== Пятьдесят девятый раз ==========
Яна говорит:
— Ты знаешь такой факт, что на иностранном языке психологически проще признаваться в любви и крепко ругаться? Как будто меньше стесняешься или меньше стыдно.
Кристина важно кивает, глядя на рыжеволосую зеленоглазую Яну. Это видеть непривычно, потому что это её собственное тело. Но абхазское вино такое вкусное, что границы размылись, и Яна — уже как будто Кристина, или наоборот, и это вообще всё снится, судя по состоянию, которое иначе как плывущим и назовёшь. Кристина, непривычно светленькая и слегка угловатая, с маленькой грудью, ощущает, как её тело несёт где-то тёплыми волнами, густыми и почти прозрачными.
— Так вот,— прервавшись на созерцание ссадины на коленке — коленка принадлежит Кристине, ссадина авторства Яны,— глубокомысленно продолжает Яна,— я сейчас в твоём теле, поэтому мне проще говорить откровенно. Как будто я не своими губами говорю, да ещё на иностранном языке.
— Я думаю, это всё вино,— улыбнувшись, говорит Кристина.
— Не согласна. Или нет, согласна. Но всё равно я права, ты же сама меня считаешь очень умной. Да?
— Ты говорила о том, что хочешь поделиться чем-то откровенным.
— Точно. Ты гений,— восхищённо говорит Яна.— Откуда у тебя такая память?
— От предыдущих поколений. Не отвлекайся,— смеётся Кристина,— а то опять забудешь, что хотела сказать.
— Ага. Вот,— тянет она.— У меня в голове такой шабаш! Это всё к чему-то приведёт. Мне недавно снова признались в любви. А мне скучно стало. Я жду чего-то ещё.
Кристина внимательно слушает.
Яна бережно ставит бокал у ног — обе сидят на полу — и, непроизвольно дотрагиваясь до себя непривычной — волосы, кисти рук, грудь, всё новое, отчего движения скованные,— надолго задумывается.
— Мне хочется уехать из этого городка. Но что-то меня тут держит. Как будто, если я уеду, без меня произойдёт что-то интересное. Что-то совсем рядом. Как будто я в эпицентре. Око тайфуна. Знаешь, что это такое?
Кристина кивает. Она чувствует, как лёгкое опьянение слишком быстро уходит, и отпивает ещё глоток красного вина. Ей пока не хочется, чтобы этот сон заканчивался.
— Как будто что-то совсем рядом, на соседнем этаже или прямо в соседней квартире. Я это чувствую, понимаешь? Вот. А я сама не понимаю. Просто ощущаю. Это странно. И мне хочется, чтобы это что-то непонятное меня заметило. Чтобы оно поняло: вот эта Яна — она как раз то, что нужно. Для чего? Сама не знаю. Но мне хочется погрузиться в это непонятное. С головой. Ощутить до пяток.
Кристина вовремя подхватывает бокал Яны, которая решила скрестить ноги по-турецки, отчего вино едва не пролилось. Яна кивает и берёт бокал из её рук. Кристина заправляет ей за ухо прядь волос, свесившуюся на лицо. Ей не хочется, чтобы её волосы намокли в вине.
— И как это сделать, я не понимаю. Когда я прихожу к тебе в гости, я прямо чувствую, что тут что-то пропитано электричеством. Нет, не электричеством. Какими-то ещё волнами. Какие ещё волны бывают?
— Магнитные. Гравитационные. И ещё пять видов волн, кажется, да? Я плохо физику учила.
— Вот. Наверняка они. Какие-то из них. Меня притягивает и отталкивает, и пронизывает, и вообще. И я не знаю, что мне сделать, чтобы меня заметили. Я как серая мышка, только белая.
Кристина улыбается.
— Чего ты смеёшься,— Яна притворно надувает губы.— Я серьёзно. Я как будто хожу кругами, что-то ищу, но не нахожу, и этого недостаточно. У меня мысли — закричать во всё горло, петь песню на косметическом… на космическом языке. Или выйти голой на улицу посреди дня, бежать по крыше и остановиться у самого краешка, балансируя, и чтобы поток ветра держал меня. Тогда меня будет заметно, да?
— Тогда тебя все заметят, и вполне понятные люди вокруг, голую-то посреди улицы.
Яна неожиданно сильно смущается. Кристина тоже смущается, потому что никогда не видела себя со стороны смущённой, а это зрелище действительно необычное, и она прижимает холодные ладошки к пылающим щекам. Яна одновременно с ней делает то же самое, обе смеются, и сон заканчивается.
Наутро обе жадно выпивают по две чашки прохладного чая, и Кристина, запуская пальцы в рыжую шевелюру и пытаясь привести её в порядок, долго хмурится и думает, почему ей так важно попросить подругу пообещать, что та не будет стоять у края крыши.
========== Сомнительная вечеринка ==========
Я прислоняюсь к прохладному зеркалу лбом. Виски вспотели, и я заправляю рыжие пряди за уши, чтобы не щекотали виски. Опираюсь ладонями о стену, чтобы не упасть, и гляжу в своё отражение. Под глазами синяки, это видно даже в рассветном полумраке. Это всё духота. Всего два бокала вина. Я никогда так плохо себя не чувствовала после вина. Обои старые, крошатся под пальцами. Даже пол липкий, и когда я переступаю босыми ногами, подошвы с тихим треском отклеиваются от старого паркета. Я прикрываю глаза и вздыхаю — мне кажется, что дышать нечем.
Почти четыре часа утра — а ещё такая темнота. Я вглядываюсь в силуэты за окном, слушаю шаркающий звук метлы. Пахнет, как будто скоро осень. И этот звук метлы добавляет грусти.
Окна раскрыты настежь, я в одних трусах. По спине и от горла по груди стекают капельки пота. Хочется сесть на пол, но я боюсь потерять сознание. Шёпотом ругаю себя за то, что согласилась на вечеринку, на сомнительные знакомства, и хорошо, что хватило ума сбежать пораньше. Открываю тугой вентиль крана, под тонкой струёй набираю в ладони воды и смачиваю лицо, шею и голую грудь. Выливаю полные ладони воды себе на затылок и на шею. По спине стекают блаженно прохладные капли. С удовольствием бы залезла сейчас в фонтан посреди города. Выпиваю несколько глотков воды, но вкус у неё такой противный, что я опасаюсь, как бы меня не стошнило.
Я сажусь на краешек кровати. Икры дрожат от слабости, и я упираюсь пальцами ног в пол и сжимаю колени. В полуобморочном состоянии я снова добираюсь до рукомойника и включаю воду, лью её на себя, не заботясь о том, что на полу лужи. Трусы, и так насквозь мокрые от пота, я стаскиваю, оцарапывая себе бёдра ногтями, и отбрасываю ногой куда-то в сторону. Мне сразу легче. Я снова и снова плещу себе в лицо и на грудь водой.
Меня пробирает такой озноб, что зуб на зуб не попадает. От этого невероятно хорошо и плохо одновременно. Я больно ударяюсь ступнёй о железную трубу под умывальником и успеваю оцарапать сосок на левой груди. Но от этих ощущений я прихожу в себя. Дрожь такая, что я изо всех сил держусь за фаянсовую раковину и глубоко дышу. И когда меня наконец отпускает, я снова прислоняюсь к мокрому холодному зеркалу и с облегчением прикрываю глаза. Дышу. Мне почти хорошо.
Неудобно только, что край зеркала врезается в лоб.
Я открываю глаза и всматриваюсь в полутьме в своё отражение.
Горбинка на носу. Глаза, как две черешни. Короткие тёмно-каштановые, почти чёрные волосы торчком, как бывает сразу после сна, полные обветренные губы. Родинка на щеке, совсем крошечная. Я кажусь себе похожей на мальчика.
Я отодвигаюсь подальше от зеркала, чтобы рассмотреть себя всю. Короткая майка, мокрая от воды, и узкие тёмные трусы. Маленькая грудь под майкой, как у подростка, но всё же девичья. Я вдыхаю поглубже и понимаю, что дышать очень легко. И как-то приятно.
— Ну что,— говорю я вслух. Голос тонкий, чуть ли не детский.— Шестьдесят пять. Целых два дня отдыха было.
Подумав, я добавляю погромче, но так, чтобы не услышали соседи и, наверное, родители:
— Как же мне это надоело!
Я бы хотела выразиться покрепче. Но почему-то не смогла.