— Это… замечательно… гх… — как-то неловко кашлянул Птах. — Потому что я хотел… В общем… Э… Даже не знаю, как и начать… Те листки… Их расклеивал… я. Ну вот… сказал.
— Что-о-о??! — с Ночной Мыши словно ветром сдуло её хвалёную невозмутимость. — Ты?? Почему?!
— Ну… так уж получилось… — окончательно сникнув, пробормотал Птах.
— Тоже мне, ответ! — грозно насупилась Мышь. — А ну, выкладывай всё, а то как вздую… (Кстати, птенец был уже ненамного меньше своей подруги, и к тому же в любую минуту мог улететь, но угроза всё равно прозвучала убедительно).
— Понимаешь, Людмила меня совсем заморочила, — смущённо зашептал Птах, торопясь оправдаться. — Супер-птенец, необыкновенный талант… Мол, вырастешь, станешь ого-го…
— Про ого-го и я тебе могла бы сказать, — перебила его кроха.
— Но ведь не говорила же… А она говорила… И про то, что мы птицы — высшие существа, а все прочие не в счёт, особенно коровы… А потом сказала, что надо пройти испытание… Облететь ночью весь Лес и расклеить бумажки… Это и было испытание. Я ведь их толком даже и не читал. Не до того было… Страшно было. Но я всё-таки полетел. Гордился потом собой…
— Гордился? — ядовито переспросила Мышь.
— Недолго. Про тебя вспомнил и подумал, неужели Мышь тоже не в счёт?? А Икка… Она была такая несчастная… Ну дурак я, дурак! — повинился Птах. — Но ты не думай, я понял… Я всё правильно понял… И больше к ней ни ногой! К пророчице, то есть. Она звала, но я не полетел! Вот…
— Ну что же теперь… — после секундной заминки отозвалась Мышь, — в конце концов, каждый может оказаться в дураках… — И я тоже могу, — великодушно добавила она. — Я на тебя не сержусь. Икка уже всё позабыла… — Тут любопытство пересилило желание наставлять, и она выпалила, — и всё-таки, хоть убей, не пойму, зачем ты развешивал эти мерзкие бумажонки на болоте? Там-то кому читать?!
— Я их где попало вешал, — потупившись, объяснил Птах, — в темноте же не видно…
— Понятно… Но запомни, пожалуйста, на будущее, — строго, словно учительница, продолжила Мышь. — Если тебя кто-то долго и упорно хвалит, будь осторожен! Запомни, Птах, жизнь слишком непростая штука, чтобы кто-то стал говорить тебе много хороших слов задарма… Кроме меня, разумеется, — подумав, уточнила маленькая мыслительница.
— Запомню! Обязательно запомню, — пообещал птенец и присвистнул, глянув на темнеющее небо, — Ой! Вот теперь мне, и правда, пора. До свиданья, Мышь! — крикнул он, поднимаясь в воздух.
— До свиданья! — ответила она с земли и, вспомнив любимое напутствие моряков из книжек Верёвочного Зайца, сорвала с головы свою прекрасную жёлтую шляпу и закричала, что есть мочи, — попутного ветра! Попутного ветра!
Так она стояла и махала, махала шляпой ему вслед, пока он не скрылся за вершинами деревьев, в груди у неё теснились тысячи добрых слов, которые она хотела, но не успела сказать своему пернатому другу. Впервые Мышь задумалась о том, что лето слишком коротко для того, чтобы успеть одарить хорошими словами всех, кого любишь. Задыхаясь от нового знания, такого же пронзительного и прекрасного, как августовский закат, она побежала к домику с круглыми окнами и с порога выпалила в открытую дверь:
— Заяц, ты — самый лучший!
Удивлённый таким приветствием, он поднялся ей навстречу из кресла. Мышь взмахнула букетом и осыпала опешившего Верёвочного мечтателя цветами с головы до пят.
Эпилог,
в котором всё, что кончается, кончается хорошо
Утро первого сентябрьского дня было таким же благостным и золотистым, как любое летнее утро. Только мерный стук падающих желудей и осторожные шепотки облетающих листьев напоминали о том, что наступает осень.
Икка, окончательно уверившаяся в том, что траву для неё собирал сам Берёзовый Слон, днями напролёт лила слёзы на берегу Маленького Моря, занявшего (а вернее, залившего) большую часть Дальней Поляны. Море синело и солонело на радость всем обитателям Нечаянного Леса, хотя их радость составляла только ничтожную долю от счастья, переполнявшего Верёвочного Зайца.