— Дезертир? — прохрипел Гриша. — С трудфро или из армии? — И сам же ответил: — С трудфро. Хиловат для армии.
У Гриши были кривые, бугристые, как бы отлитые из чугуна, руки. Толстыми серыми пальцами он хищно перебирал воздух, ломал ему глотку. Но у воздуха были миллиарды глоток, он плевать хотел на злые пальцы инвалида. Антон подумал: попадись он в шевелящиеся волосатые тиски, и его — одной-единственной — глотке пришлось бы туго. Откормленный, успешно сопротивляющийся судьбе, инвалид вдруг сделался ему ненавистен. Антон подогнал коляску, велел Грише сесть и тут же заблокировал ее ход, косо просунув сквозь спицы обоих колес удилище. Дубину с торчащим на манер клюва сучком на конце он любовно вырезал из сырого дерева еще на рассвете.
— Что, падла? — Дубина очертила хищный круг над плешивой Гришиной головой. Торчащий клюв рвался в бой. Видимо, изголодался по свежей крови в прежней мирной древесной жизни. — Крепкий у тебя черепок? Считай, что вы все здесь через полчаса трупы!
— За что? — Гриша больше не перебирал пальцами воздух. Шансы его в неподвижной коляске были равны абсолютному нулю, о котором Антону рассказывали в школе. Скорее всего, этот нуль был смертью. Люди охотно умножали друг друга на абсолютный нуль. В математике были и иные действия, но люди отчего-то предпочитали простейшее и быстрейшее.
— За что? — Такой вопрос было впору задавать младенцу или невинной девушке, но никак не зажившемуся на белом свете инвалиду. — Да за то, что ты… — Антон мог сказать: «Ездишь на коляске, дышишь воздухом, смотришь по сторонам», но все это были второстепенные причины, вытекающие из основной.
— Где ты видел, чтобы кто-то с кем-то задарма делился жратвой? — без малейшего труда определил основную причину Гриша. — Скажи мне, я немедленно туда поползу.
— Ты и так там, — поиграл дубиной Антон. — А вдруг на том свете тоже кормят задарма?
— Думаешь, ты первый охотничек за нашей жратвой?
— Плохие, значит, раньше были охотнички, — Антону в своей жизни еще не доводилось осмысленно убивать живого человека. Но знающие толк в этом деле учили: дубиной надо бить в висок. Если височная кость хрустнет, а из ушей польется кровь — все в порядке. Почему-то Антон был уверен, что у него получится. Сама судьба послала ему на пробу безногого.
— Ладно, перебьешь нас, — постоянная сытость, похоже, научила Гришу ни при каких обстоятельствах не терять достоинства, — пожрешь месяц досыта. Что дальше? Ты не знаешь механизма, откуда поступают продукты. Плодоносящее древо можно срубить и нажраться плодов один раз. А можно оставить его плодоносить и кормиться постоянно, — сытость научила Гришу мыслить образами. Воистину сытость творила с людьми чудеса.
— Я буду вас охранять, — Антон избрал кратчайший путь к плодоносящему древу. — А вы будете меня за это кормить.
— Нам нужна к зиме новая печь, — Грише, похоже, наскучил разговор. А может, сравнение инвалидной жизни с плодоносящим древом разбудило в нем неизбывную грусть. — Или поймай бабу. За бабу месяц буду кормить.
Антон понял, что переоценил влияние сытости в исправлении неисправимого, а именно — человека.
— Есть жратва, а бабы нет? — Антон быстро посмотрел по сторонам, догадавшись, что Гриша заговаривает ему зубы. Антону показалось, со всех сторон к ним, как толстые черви, ползут инвалиды с ножами в зубах. Но вокруг было тихо. — Чего же не договоришься с бандой? Да они тебе за продукты приволокут хоть сто баб — белых, черных, желтых — каких хочешь!
— Вот ведь какое дело, воришка, — распахнул в зевке черный колодец рта Гриша, — не ходит к нам банда.
— Не зли меня, безногий! — потерял последнее терпение Антон. — Бабу за жратву не можете найти, банда к вам не ходит. Да за что еще дают бабы, как не за жратву? Куда еще ходят банды, как не за продуктами?
— Пошли, объясню, — Гриша как соломинку выдернул из спиц удилище, схватился страшными руками за колеса.
Антон едва поспевал за ним с сырой дубиной на плече.
— Вот он, красавец! — кивнул Гриша на черный столб посреди когда-то бетонированной, а теперь затянутой цветущим вьюнком, протараненной снизу стрелами одуванчиков вертолетной площадки. — Проходил в школе?
— Дозиметрический столб, — затосковал Антон. Не то чтобы он сильно дорожил своей жизнью, но чтобы вот так быстро, на третий день после побега… Теперь он понял, почему никто за ним не гнался, почему все дороги были пусты, почему здесь ни баб, ни банды.