— До сих пор присылают? — изумился Антон. — Неужели этот… министр все еще в правительстве?
— На документах факсимиле, — быстро ответил Гриша, и Антон понял, что его очень волнует этот вопрос. — В правительстве кто как. Кто год — и голову на плаху. Кто — пока своей смертью не умрет. Они там, — понизил голос, словно кто-то мог их подслушать за столом в забытой Богом глуши, — открыли способ, как до двухсот лет жить… Бюджет принимали на десять лет, — с тоской посмотрел на истаивающую свечу. — В этом году десять лет кончаются.
— Как же ты получаешь довольствие?
— На вертолетах привозят раз в месяц. Еще и с летчиками делюсь, мать твою… Они в скафандрах: «Чего никак не загнешься, безногий? На какую мразь продукты изводят!» Я: «Да тут, ребятки, секретный объект, упаси Господь нас обидеть, пойдете под трибунал…» Хорошо еще, каждый раз экипажи разные.
— За последних на земле инвалидов! — поднял кружку Антон.
На черной Гришиной щеке блеснула сентиментальная слеза.
— Кто поработал со столбом?
Гриша молчал, видимо пересчитывая в уме последних на земле инвалидов.
— Тут есть еще кто-нибудь, кроме вас?
— А? Старуха одна ходит. Умелая бабка, но куда ей… Я, парень, сам не знаю про столб. Там, — ткнул пальцем вверх, — такого средства точно нет.
— Старуха-инвалидка?
— Руки-ноги есть, — усмехнулся Гриша, — подробнее не рассматривал, больно дремучая, — голова его вдруг упала на плечо, изо рта капнула слюна. Гриша был укороченным человеком — чтобы опьянеть, ему требовалось меньше спирта.
— Раз к тебе прилетают на вертолете, значит, тебе нужны деньги, — растолкал его Антон. — У меня есть. Продай мне жратву!
— Какие у тебя деньги? Кара-рубли? — сонно хрюкнул Гриша. — Я с ними спиртом… За спирт не то что вертолет, мать родную…
— Новая рупия крепчает с каждым днем! — заверил Антон.
— Новая рупия? — Гриша как будто уже и протрезвел, и смотрел на Антона, как хитрый бухгалтер. — Не слышал я про такие деньги.
— Да ты что, самая надежная континентальная валюта! Не волнуйся, — похлопал старшину инвалидов по плечу Антон, — я тебе и крышу починю, и бабу поймаю.
— За бабу полцарства… — пробормотал Гриша, — а то, понимаешь, приходится… черт знает что… — и захрапел, оставив Антона додумывать, что именно приходится.
Под расстегнутой рубашкой на шнурке вместе с волосатым брюхом туда-сюда ходила связка ключей от подвала с припасами. Было искушение овладеть ключами, но Антону не понравились быстрые Гришины протрезвления. Он допил спирт, задул свечу и пошел спать.
Проще всего было пристукнуть да закопать эту неизвестно откуда взявшуюся старуху, чтобы не злиться, не ломать голову: кто она, что делает, зачем здесь ходит?
Антон бы остался у инвалидов, если бы вся их жизнь не сводилась к последовательной физиологии. За десять лет уединенного существования инвалиды сильно отдрейфовали от берега людей. Сытость резко упростила их разум. Идеалом жизни для них стал хлев. Бывший член парламента Гриша и мычащий на немецком диалекте Теллер были скорее исключением из правила.
Антон ничего не имел против инвалидов, пока не заметил, что сам начал облизывать после еды и совать за голенище ложку, поплевывать на пол, рыгать и ковырять в носу. При инвалидах ему, в общем-то, не о чем было думать, кроме работы. Работа в свою очередь была элементарна и не предполагала головоломок. Антон возмечтал об одиночестве, о работе, не выключающей, но бодрящей разум, то есть работе на себя.