Давайте помянем Ильича! - предлагаю я.
Мы молча выпиваем. И также в молчании, не сговариваясь, играем распасовку. У меня еще в запасе две бутылки сухого. Завтра моя очередь. А сегодня ласкает небо коньяк Сереги. Игра постепенно становится все более жесткой и интенсивной. Серега совершает грубейшую ошибку - проносит пику. Мне кажется, он по своему обыкновению уже до игры хорошо принял. Михалыч довольно улыбается. Молча, презрительно смотрю на Серегу. Он чувствует себя виноватым... Эти странные карточные комбинации. Если мы лишимся еще одного партнера, придется пилить гусарика. Интересно, кто следующий? Прямо "Прощальная симфония"... У Михалыча сытый, уверенный вид. Догадываюсь о причине. Его вдохновляет малышка Эн.
7. Рыба-кит
Я не на шутку увлекся живописью. Элла принесла мне голландские краски и замечательные кисти. В оснастке - половина успеха. Вначале я собирался изобразить чрево кита, а внутри нас, сидящих за столиком и увлеченных игрой. Хотелось с максимальным натурализмом изобразить внутренности этого огромного млекопитающего, медленно плывущего на глубине моря-океяна. Но по не зависящим от меня причинам вместо кита получился обыкновенный российский лещ. Мне кажется, если бы я сумел заключить свои творения в такие же роскошные рамы, как у Михалыча, то мои полотна были бы лучше, чем его. У меня колоссальные планы. Хочется написать несколько натюрмортов с кашей из детского питания. Думаю изобразить почерневшую от времени керосинку с маленьким закопченным слюдяным оконцем, за которым трепещет язычок пламени. А на ней стоит светлый, слегка помятый алюминиевый ковшик, в нем закипает каша из "Здоровья" с гречневой мукой. На сизо-кофейной поверхности образуются лопающиеся пузырьки. Можно было бы даже создать серию картин. Отразить разные стадии кипения с тончайшей цветовой нюансировкой. И взять разные типы каш, с рисовой мукой, гречневой, манной... Не знаю, удастся ли мне все это отписать надлежащим образом... Во время работы меняется психическая деятельность, время уплотняется, доставляя странное, сродни наркотическому, наслаждение.
Настолько погрузился в письмо, что не заметил, как вошла Элла.
- Я принесла тебе кобальт, - говорит она сухо, протягивая мне тюбик. - Без него не удастся изобразить спинку кита!
"Спинку"... Так нежно про эту громадину! Элла очень опытна в этих вопросах, и я прислушиваюсь к ее советам. У нее очень красивые ключицы и совершенно волшебная длинная ложбинка, идущая вдоль спины. Особенно когда она упирается руками в буфет.
- Помнишь этих лысых собак? Ну, похожих на борзых? На картинах старых мастеров? - спрашиваю я.
- Грейхаунды, - отвечает Элла. Мне кажется, что нет такого, чего бы она не знала. Восхитительная женщина! - У нас их практически нет. Две-три, от силы. Фантастически дорогие! Михалыч хотел такую, прямо извел!
- Я бы тоже не отказался. И вообще было бы неплохо пожить некоторое время в какой-нибудь старинной картине. На большом столе окорока, большие стеклянные бокалы с вином, неплохо приготовленная дичь. Вдобавок обнимаешь пышную женщину, одетую в коричневое бархатное платье с большим белым кружевным воротником... И главное - полная неподвижность!
- Неужели ты думаешь, что кто-нибудь принимает тебя за Льва Николаевича? - неожиданно ошарашивает меня Элла. - Посмотри на себя в зеркало! У того были большие усы, крупные черты лица! Он был ниже среднего роста! И ты! Вы же антиподы!
"Что-то случилось! Интересно, что?" - думаю я, медленно вытираю руки, чтобы выиграть время, не торопясь, иду к швейной машине. Она стоит у меня на видном месте. Материал постоянно заправлен. Меня такими выпадами не собьешь! Сажусь за столик, начинаю шить, строчка получается изрядно кривой.
Элла выносит из прихожей куртку.
- Посмотри на мою! - говорит она. – Ее шил Лев Николаевич! Ты что, сможешь такую же?!
- Ты просто недоверчива, мой дарлинг! Конечно, смогу! Просто сейчас я отрабатываю новую модель. К тому же нет ни подходящей материи, ни ниток! Да и не до жиру сейчас! Кто в наше время будет покупать произведения швейного искусства? Так, для себя что-то изобретаю. Чтоб, так сказать, не заржавел в бездействии инструмент! - говорю первое пришедшее в голову. - Ни у кого даже в мыслях не возникает... м-м-м... такого странного подозрения!
- Чушь! - с чувством произносит она. - Форменная чушь! Ты им просто необходим... как игрок, партнер! А Михалыч от тебя без ума! Он говорит, что только ты его понимаешь, а больше никто! А из старых жильцов больше никого и не осталось!
- Подожди, - пытаюсь сбить ее с толку фактами. - А Аня, ну, Анна Петровна с первого этажа? Скажешь не из аборигенов?
- Причем тут Нюрка! Она помешана на мужиках! Ей до лампочки, кто ты! Лев Николаевич или еще кто! - Элла закрывает лицо руками. Плечи и спину ее сотрясают беззвучные рыдания.
- Из-за тебя погиб Валентин! - слышу ее шепот.
"Вот оно оказывается, в чем дело!"
- Это бестактно! - говорю я с деланной обидой. - Ты бы хотела, чтоб убрали меня? Так? - немного помолчав, добавляю: - Я же люблю тебя!
- Ты решил, что я тебя заложу? - она смотрит на меня, неприятно прищурив глаза. - Поэтому?
- Ну, ты даешь! - удивляюсь я. - Подумала, что я боюсь этих молокососов?
Неожиданно резко швыряю нож. Он втыкается в буфет рядом с Эллой. Надо отдать ей должное. То ли трудная жизнь с Михалычем так ее закалила, то ли природная выдержка. Ни один мускул не дрогнул на ее лице.
- Они же не профессионалы! Здоровые, энергичные, жестокие, но этого же мало! - пытаюсь вразумить ее я и сразу же встречный вопрос: - Он действительно Женькин отец?
- Ты спятил? - равнодушно интересуется она.
"Или она прекрасно владеет собой, или... я ничего не понимаю…"
- Зачем тебе надо было выдавать себя за Льва Николаевича? Ну, сказал бы, родственник, друг, знакомый, будешь жить во время их отъезда!
- Да, ты права! - соглашаюсь я и добавляю в недоумении - И зачем это я?
- Прекрати! - обрывает Элла, подходит к картине. - Это у тебя здорово получается! Ты - талант! Неужели, правда, что ты никогда до этого не писал маслом?
- Не только маслом, но и не рисовал никогда! - уверяю ее.
- Поразительно! - задумчиво разглядывает она леща, похожего на кита. - Как назвал?
- Пока никак... Возможно... "В чреве китового леща". Или просто "В чреве". Еще не решил. Кстати о птичках. Серега знает, что я стопроцентный Лев Николаевич! Ты не находишь крайне подозрительным, что только ты одна меня не признаешь? А?
- Ладно, оставим этот разговор! Если тебе нравится или еще почему-то, то ради бога! Ты талант, можешь себе позволять...
- Я, прежде всего, портной, модельер, если угодно, а потом все остальное, - снова сажусь за швейную машину, и опять получается отвратительно.
- Что-то с аппаратом, - бурчу я.
- Ты знал, что Валентин занимался ядерной физикой?
- А он вроде как-то говорил, инженер, в лаборатории...
- Не притворяйся! Надоело!
- Ты просто не в духе! - покачиваю сокрушенно головой. - Теперь кажется, что знал, а может, и не знал... Ты все время пытаешься меня поймать! И зачем это тебе? – пытаюсь снова обидеться, но выходит неубедительно. Что-то настойчиво пытается соединиться в моей бедной голове. Снова вижу фотографию в ее спальне, на тумбочке. Отец... в университете...
- А где твои зеленые трикотажные штаны? - интересуюсь я.
- Можно без пошлостей? - отзывается она.
- Нет, правда! И велосипед с двойной рамой и рваной сеткой на заднем колесе?
- Истлели наверно... - неуверенно говорит Элла. - А велосипед украли.
- Отец твой ведь профессором был, физиком, а может академиком? - уточняю для проформы, хотя и так все ясно. - Дачный поселок-то, небось, научных работников был? А? То-то! А ты - Лев Николаевич!