ЧЕМ ПАХНЕТ БОР?
Тих, тепел и сонлив рассветный час. Коротка пора июньской темноты — рассвет незаметно проклюнулся в небе. Заснуть так и не успел, и сладко слипаются глаза, будто мазнули по ним тягучим медом. Сижу с удочкой на берегу озеринки, издавна прозванной Смолокуркой. Когда-то рядом с водой поставил мужик избенку гнать деготь. Черная, прокопченная смолокурня многие годы простояла возле воды, название от нее пристало и к озерцу.
Песчаные берега озера усыпаны мелкими, чистыми галечками; со стороны леса подступают к воде низкорослые осинки, а по окружью всего берега поднимаются тростник и осока. Возле осинок я и примостился. Плесинка невелика, зато глубину ее, рассказывают, саженями мерить надо. Воду по цвету не отличить от расплавленной смолы: столь она густая, коричнево-бурая на вид. Но это с виду, а зачерпни воды горстью, попробуй — всегда она прохладная, чистая и вкусная. И карась в озере не крупный, но тоже вкусный.
Рыбакам озеринка давно знакома, попытать счастья любят они, заглянуть сюда с удочками. Сегодня пока никого нету. Один я терпеливо шагал по песчаной дороге через сосновый бор, один сижу у воды.
Кажется, только что обозначилось утро, а глянуть не успел — небо по-за макушками сосен распахнулось во всю ширь, краешком прорезалось на восходе солнце. Заколыхалась над водой легкая мережа тумана. Поднимаясь с озера, задевал он прибрежные кусты, и по веткам повисли дымчато-переливчатые капли росы. Нехотя срываются, падают на озерную гладь, звучно бьют и дробят стекло воды. А солнце всплывает выше и выше.
Ох, как осторожно, как привередливо клюет карась! Подойдет, будто невзначай тронет червяка на крючке и замрет. Ждешь-пождешь, а карась торопиться не думает. Постоит и снова попробует лениво толстыми губами наживку. Однако каким бы премудрым карась себя ни считал, рыбак все-таки хитрее. Чуть-чуть двинулся поплавок в сторону, остановился и начал огрузать в воду, — значит засасывает карась насадку беззубым ртом. Не прозевать бы! Не сразу рывком, а мягко, плавно подсекаю и чувствую — есть!..
Снял карася с крючка и долго не решаюсь опустить в садок, держу на ладони. Такой он яркий, маслянисто-желтый; не рыбку — золотой самородок посчастливилось поднять со дна.
Часам к десяти клев замирает. Можно отправляться домой. Пойду не прямой дорогой, которой шел к озеру, покружу по бору, посмотрю на пугливую лесную жизнь.
Пересвистываются вокруг мелкие певчие птахи, у озерца в сырой низинке крякнет изредка коростель, за лесом на пшеничных полях наперебой дразнят друг дружку перепела. Птицы, птицы... Сколько их вокруг, и у всякой свой голос. Нет, все же не за тем лишь отправляемся мы в лес, чтобы нарубить дров, набрать грибов или ягод, нарезать виц на корзинку-плетушку. Часто, сами того не сознавая, приходим мы в лес послушать птичьи песни. Внемлет человек их чистым голосам и высветляется душой, сам становится добрее и чище. Птичьи песни — витамины доброты. А их, песнопевцев-то, вон сколько!. Зяблики, пеночки, коньки лесные, дрозды, горлинки, иволги, славки... и, конечно, звонкоголосый песенник-соловушка.
Размышления мои прервал беспокойный крик дятла.
— Кик-кик-кик, — заполошно кричал он в стороне, точно уговаривал, упрашивал кого-то.
«Наверно, — усмехнулся я про себя, — дятел принес еду, а дети капризничают, не едят. Как всякий заботливый отец, он и беспокоится. Надо глянуть».
Продрался сквозь ветки поближе, смотрю: гнездо у дятла в высоком сосновом пне. В дупле птенцы орут. Старый дятел мечется от дерева к дереву, выкрикивает озабоченно, сам себя поторапливает. Уцепится за ствол, прикинет что-то и начинает молотить головой, точно гвозди вбивает.
Добрая птица-дятел и лесу нашему позарез нужная. Все птицы собирают насекомых с земли, с веток и стволов деревьев. Дятел тем и отличается, что корм добывает не со стволов, а из стволов. Что и говорить, работа нелегкая у красноголового мастера, зато самые злейшие лесные вредители попадают дятлу и его детям на обед. Лесники своего надежного помощника называет любовно «доктором». Так оно и есть: лечит дятел деревья, следит неустанно за здоровьем леса.