Толстую морду зверь в снег окунул, долго внюхивался, фыркал сердито и усами шевелил. Замерла белка на ветке, рябчики присмирели — рысь внизу, коварный, злой хищник. Ей покажись только — беды не оберешься.
Но рысь не заметила белки и рябчиков; медленно, не слышно ступая мохнатыми лапами по снегу, убралась обратно в кусты. Рысь — зверина ночная, ей отсыпаться сейчас надо. И потянулась она на лежку.
Снова принялись птицы за почки, зверек — за шишки. Неожиданно рябчики сорвались, наперегонки полетели в еловую глушь, упали где-то и затаились. Чего бы им испугаться? Навострилась и белка... все вроде бы спокойно. Ан нет! Вон, на соседнем дереве струйкой просыпался снег, дрогнула ветка, крадется кто-то. Затихла белка и увидела: столбиком поднялась на мохнатой еловой лапке куница. Поднялась и спряталась тотчас. Ее, белку, выслеживает, не иначе.
Кинулась белка по стволу к макушке, перемахнула на другое дерево и все дальше, дальше скакала, не останавливалась. Куница ничего не видела. Она подкралась осторожно, соскочила на сучья, где только что сидела белка, и долго озиралась, выглядывая, куда могла подеваться добыча. А добыча была далеко.
Так и действует в лесу незримая взаимовыручка. Белка и не думала, да вовремя помогла рябчикам, рябчики помогли улизнуть от куницы белке.
К вечеру запуржило, запотряхивало снежком небо, туго зашумел вершинами елей ветер. Белка в сумерках осторожно прокралась к своему гнезду, залезла внутрь и улеглась отсыпаться.
Крутит, гуляет метель, крепко спит белка. Нет следов и никому не найти ее сейчас.
КРАСКИ ЗИМЫ
Снега, снега в полях глухие, глубокие. Не ступить сейчас никуда ногой, надо надевать лыжи, да не просто узенькие «бегунки», а широкие, устойчивые, подбитые тонкой телячьей кожей. Станешь на них — и смело кати хоть куда, на таких везде путь-дорога.
По утренней рани выхожу узенькой водоносной тропкой на реку. Возле проруби, застекленной ночью морозом и присыпанной редкими снежинками, загоняю острые носы валенок в широкие лямки креплений и ступаю на нехоженый снег.
Мягко, легко катят лыжи утренней лебяжьей порошей. Два ровных следа-полоза остаются позади. А впереди у меня — короткий день зимы и все, что повстречается на пути. Поднимаюсь с реки на правый угористый берег; мне туда надо, где за просторными полями тонко и прозрачно темнеют на вырубках молодые кустарники.
Ах, зима, зима, богата ты нынче снегами! Еще и декабрь не проводили, а ступи с лыжины — и сразу тонешь выше колена. Раскинулись оснеженные дали праздничными скатертями, растянулись отбеленными полотнами. Отдыхает земля, копит силы, кормилица в снежном забытьи. Хороша зима: заботливо укрывает землю снегом, прячет под сугробы, давая ей сон и успокоение от летней работы.
Плыву на лыжах через белый разлив полей, думаю о новом нарождающемся дне, и думается мне чисто и просветленно. Потому, наверно, что увидал я неоглядные и глубокие снега вокруг, почувствовал их очищающую силу, хлебнул твоего, зима, целебного воздуху. Он крепок и резок теперь — настоящий богатырский напиток. И пить его приходится осторожными глотками, чтобы не обжечь горло.
Чудесно становится от такого питья на душе и радостно смотрится вдаль. А там из сизо-малиновой мглы дрожжевым пшеничным караваем поднимается пышное солнце. Оно совсем не слепит глаза: смотреть можно не щурясь.
Неправду говорят, что у зимы две краски: белая и черная. Встало над полями солнце, обмыло снежные просторы утренним светом. Где больше попало его, где меньше... Где больше, там краски густо алы, как есть, залило сугробы вишневым соком. Где меньше — снег пунцовеет слабо, нежно.
Будет полдень, и лягут на снег другие краски, вечером оживут третьи. Одному равнодушно скользящему взгляду и может показаться снег однообразным, белым.
Скатываюсь под угор, и тихим шелестом, плавно несут меня лыжи. Тут опушка, начало вырубки. Солнце покуда сюда не достало, и какие тени растянулись на снегу! Диво. Темно-синие, почти фиолетовые под кустами, в снежных выемках и ложбинах, а на чистом — светится снег сокровенным незабудковым цветом. В елушнике тени отдают зеленцой, а под соснами — васильковой лазурью.
Перевожу взгляд на кустики полыни и репья. Полынные стебли в прозрачной кружевине и сиренево просвечивают сквозь нее. На репейниках сидят задумчивые снегири. И мне кажутся они сейчас жаркими маками на белоснежной шали зимы-красавицы.
Не обижайте зиму торопливым словом, не зовите ее скучной, злой, тягучей. У всякой поры — своя прелесть. Только у зимы она спрятана поглубже, в глаза не бросается и не так-то просто бывает ее рассмотреть. Зато увидишь — не позабудешь.
МАЙЯ ВАЛЕЕВА
ПРЕДАТЕЛЬСТВО
1
Он был маленьким пушистым комком. Он не знал, да и не мог знать, что назовут его Дэном, что он из породы немецких овчарок и имеет длинную родословную. Он знал только теплый бок матери и пряный вкус молока.
Но вдруг все переменилось в его жизни. Он остался один. Он плакал и скулил в неуютной коробке всю ночь, но чьи-то большие руки гладили его, и он успокаивался.
Скоро он узнал свое имя, понял, что человек с большими сильными руками — его хозяин. И полюбив его преданно и страстно, больше не тосковал о матери.
Шли месяцы. Дэн превратился в крупного толстолапого подростка. Однажды хозяин повел его куда-то очень далеко. Услышав разноголосый лай, Дэн заволновался. То, что он увидел, ошеломило его. Вокруг было множество собак. Он еле увернулся от оскаленной морды большой овчарки. Дэна обступили люди, они что-то говорили про него, щупали грудь, зачем-то залезали руками в пасть. Но Дэн терпел, потому что так хотел хозяин.
Прошло немало времени, прежде чем Дэн понял, чего от него хотят. Он полюбил тренировки. Потом всегда приятно ныли уставшие мышцы и подводило от легкого голода живот. Длинные мускулистые ноги, густая серая шерсть, крупная голова с острыми ушами и яркими глазами — Дэн стал красивым псом.
Дэн был счастлив — он любил своего друга. Ради хозяина он был готов на все. Когда он слышал его голос, в груди начинало что-то прыгать, язык вываливался из пасти, и Дэн улыбался, то поскуливая, то срываясь на восторженный лай. Он жил, радуясь всему, и не чувствовал, что надвигается беда.
Это воскресенье началось как обычно. Дэн радовался: сегодня тренировка! Но с хозяином творилось что-то неладное. Дэн заметил, как дрогнули его руки, запиравшие дверь. Голос его был неспокоен. Но Дэн верил хозяину — и ласково ткнулся ему в ладонь мокрым носом.
По улице шел человек с серой овчаркой на поводке. Приближаясь к клубу, Дэн услышал громкий лай. Нет, это был не тот лай, которым лаяли собаки на тренировках. Дай не лай это был — отчаянная тоскливая мольба. Почуяв недоброе, Дэн взглянул в лицо хозяина, но не увидел его глаз.
На площадке было множество овчарок. Среди незнакомых собак Дэн узнал подругу по тренировкам — Вегу. Дэн дружески ткнул ее носом, но Вега дрожала, ее тревожные глаза смотрели куда-то мимо него. Дэн оглянулся на метавшихся и скуливших собак. Ему вдруг стало страшно. Он почуял беду. Тихое рычание заклокотало в горле, шерсть встопорщилась на загривке. Хозяин вел его мимо собак. Дэн снова оказался около Веги. Хозяин сказал: «Ждать» — и исчез в толпе людей. Теперь,когда Дэн был привязан, смутный страх еще сильней охватил его. Но хозяин сказал «ждать», значит, он вернется и заберет его! Дэн посмотрел на других собак. Крупный черно-рыжий кобель яростно лаял. Другая овчарка лежала, не двигаясь, Дэн видел ее темные, беспокойные глаза. Дэн взглянул на людей. Они привели своих собак для того, чтобы продать их. За выученную овчарку платят много. Но ни Дэн, ни остальные собаки не знали этого. Они просто чувствовали, что приближается беда. А люди чего-то ждали.