— Горовец, бегом за доктором! — приказал сержант Карпов.
Осмотрев лосиху, военврач Локтев сказал:
— Много крови потеряла, но выживет. Надо ее срочно отправить в город в ветлечебницу. Вот с малышом сложнее.
— Мы его выходим, — заверил сержант.
Лосиху увезли.
Всю дорогу до городка Степан Карпов нес лосенка на руках.
В казарме ракетчики стали советоваться, чем и как кормить лесного гостя, уж больно он мал и слаб.
И, может быть, если бы не любовь и забота Степана, не бегал бы сейчас по ракетной позиции голенастый лосенок, прозванный Малышом.
Как только открылся ларек военторга, Степан поспешил туда.
— У вас соска есть? — спросил он молоденькую продавщицу.
— Есть. — Девушка удивленно посмотрела на сержанта. — А вам, извините, для чего, нужна?
Когда Карпов рассказал про лосенка, продавщица в придачу к соске дала пустую бутылку.
Теперь встал вопрос о молоке, немало его требовалось для Малыша. Но и молочную проблему быстро решили. Ракетчики-стартовики часть положенного им молока стали отдавать лосенку. На радость всем Малыш рос не по дням, а по часам и вскоре перешел на довольствие в солдатскую столовую. Не было случая, чтобы он опоздал на завтрак или обед. И не привередничает, ест все, что дают, но больше всего любит кашу. Наложит ему повар Громов в тазик пшенной каши, лосенок встанет на колени и с аппетитом ест, а рядом сидит его дружок черная лохматая собачонка Шарик и терпеливо ждет своей очереди. Малыш и Шарик очень дружны. Если кто-нибудь сделает вид, что хочет обидеть лосенка, Шарик заливается звонким лаем. Он всегда готов заступиться за своего товарища. Днем приятели вдвоем бегают по опушке леса. Нагулявшись, отдыхают, привалившись теплыми боками друг к другу.
Низкий звук сирены — сигнал боевой готовности — заставил Малыша вскочить. Шарик остался в лесу, а лосенок через минуту был уже у казармы и вместе с бойцами бежал на огневую позицию. Взобравшись на высокий бруствер капонира, Малыш смотрит вниз на длинную серебристую сигару. Там, у ракеты, трудится его друг сержант Карпов. Снизу ракетчику хорошо виден длинноногий неуклюжий лосенок с большой не по росту головой. Степан улыбается.
— Строгий Малыш у меня, — поясняет сержант бойцам, — проверяет, все ли на своих местах, — и кричит лосенку:
— Иди! Иди, гуляй! Все в порядке, раньше срока подготовились.
Малыш, не торопясь, походил по брустверу и, словно убедившись, что расчет, действительно, работает отлично, направился к зарослям березняка. Когда будет дан отбой тревоги, он прибежит и вместе со всеми вернется в городок.
СОЛОВЬИНАЯ НОЧЬ
Ночью, когда уставшие за день ракетчики уже спали крепким сном, белобрысый паренек на крайней койке тихо спросил соседа:
— Спишь?
— Нет...
— Пойдем?
— Угу...
Молча сунули голые ноли в сапоги, набросили на плечи шинели и, стараясь не стучать каблуками, вышли на улицу.
Дневальный оторвался от книги, мельком взглянул на ребят и опять принялся за чтение.
Прошло минут двадцать. Солдаты не возвращались.
«Пора бы...» — подумал дневальный.
Когда и через полчаса они не вернулись, он доложил дежурному. Дежурный — сержант Обуховский — вышел на крыльцо.
«Странно... Куда бы это они могли запропаститься?» Прямо перед казармой в слабом лунном свете стоял в кипени вишневый сад, и сержанту вдруг показалось, что это за ночь выпал снег и покрыл хлопьями деревья.
Когда-то этот сад посадили сами солдаты на ленинском субботнике. И вот уже несколько лет вишни плодоносили.
Ракетчики любовно ухаживали за садом. Строго следили, чтобы никто не рвал плоды, и когда вишни созревали, всем миром собирали богатый урожай, и потом всю зиму на солдатском столе был ароматный вишневый компот.
Слева, метрах в ста от казармы, начиналась дубовая роща. Сержанту показалось, что в ней мелькнул красный огонек сигареты.
«Ну, погодите, голубчики», — подумал он и направился к роще.
Он шел по еле угадываемой в легком тумане тропинке, вьющейся в густом орешнике оврага, который проходил через рощу. Чуть левее, на самом дне оврага, журчал ручей, заросший лозняком и черемухой.
И вдруг: «Щелк! Щелк!» Сержант остановился. На другой стороне ручья запел соловей. Чистая трель раскатилась и тут же стихла. Соловей, видимо, прислушивался к шороху, но через минуту, забывшись, пустил новое колено: «тю-лит, тю-лит, пью, пью, пью», а затем изо всей силы ударил: «фи-тчурр, фи-тчурр, пи-фа, пи-фа, чочочочочо-вит». Сержант стоял как завороженный. Он хотел было идти дальше, но здесь откликнулся второй соловей. Он запел где-то неподалеку.
Сержант сделал несколько шагов и чуть не наступил на ноги солдатам. Они сидели под ореховым кустом, привалившись друг к другу плечами, и слушали.
— Вот вы где, голубчики... — начал дежурный.
— Тс-с, — прижал палец к губам один из солдат.
В это время завязался соловьиный поединок.
Как они пели!
— Восемь колен дал! — восхищенно прошептал первый солдат.
Недолго стояла тишина. Где-то рядом снова полились соловьиные трели.
— Перелетел на новое место, — сказал второй.
— Не-ет, это другой поет. Семь колен.
— Слушай, откуда ты все это знаешь? — удивился сержант.
— Дед научил, — ответил первый солдат.
Сержант присел рядом с солдатами. Они послушали соловьиный концерт еще несколько минут и молча побрели к городку. Завтра их ожидал новый нелегкий солдатский дань. А пока они не слышно шли по краю оврага. Тропинка поднималась вверх, и когда они вышли из рощи, на небе торчал рог полумесяца, тускло освещая покрытый кипенью цветущий вишневый сад.
А там, внизу, в овраге, соловьи входили в азарт. Вот первый пустил «пеночку», вывел «флейту», а потом рассыпался «горошкам» и «бисером» и смолк. Второй отвечал ему. Откуда-то появился третий, четвертый...
Звенел овраг от соловьиного пения, и солдаты были счастливы, что эта чудесная весенняя ночь выпала на их долю.
СТРЕЛЯНЫЕ ВОРОБЬИ
Удирая от рыжего кота, оставив ему только несколько перышек от хвоста, воробей стукнулся о перекладину, выпорхнул в разбитое оконце и, пролетев несколько метров, упал. Тут ему и конец пришел бы, но теплые руки подняли и внесли его в комнату.
Неделю прожил воробей, прозванный Прошкой, у капитана Карасева, пока не окреп, затем тот выпустил его на волю.
Но воробей хорошо запомнил окно.
Первого января Прошка явился пораньше, сел на открытую форточку и громко закричал:
— Чик-чирик! Чик-чирик! — На воробьином языке это, наверное, означало: — С Новым годом! Угощение уже на столе.
Прошка полетел на кухню завтракать.
Через несколько минут послышались звонкие удары клюва по алюминиевой тарелке. Прошка угощался раскрошенным пирожным и овсяной крупой, припасенными с вечера заботливым другом.
— Чик-чик-чирик! — поблагодарил воробей. — Славно позавтракал.
Прошка уселся на крышку радиолы и стал легонько стучать по ней клювом. Он соскучился по музыке, тем более день-то необычный, праздничный.
Капитан поздно вернулся с новогоднего вечера, ему хотелось спать, но нельзя обижать и приятеля. Карасев включил радиолу.
Песня кончилась, и капитан выключил приемник. Прошке показалось этого мало, и он снова застучал клювом по крышке.
— Хватит, дружок, — сказал капитан. — Лучше спой что-нибудь сам.
Прошка сел на протянутую руку и звонко зачирикал.