Ваня был благодарен этим людям, ему было хорошо у них, но все больше и больше начала беспокоить мысль о возвращении в часть, о том, что он должен доложить о результатах разведки. Мучила мысль о потерянном пакете. Он уже несколько раз спрашивал о нем у Альмы и Харальда, но они или не понимали, о чем он их спрашивает, или действительно в его карманах ничего не было. Наверное, он выронил пакет, когда лез по ущелью. А может, немцы забрали. Если немцы, то дело совсем худо. Надо как можно быстрее возвращаться в часть и доложить начальству обо всем, что видел во время разведки. Скорее бы встать!
Ваня понимал, что он еще беспомощен, что надо лежать и набираться сил, ждать, когда заживут раны, но ждать становилось все труднее, и он с каждым днем все нетерпеливее прислушивался к болям в ранах, все больше хотелось подняться и попробовать свои силы.
Однажды, когда рядом никого не было, он поднялся со своего ложа. Ощущая легкое головокружение, неуверенно улыбался самому себе: что вот поднялся, уже есть силы стоять. Несмело, как на ходулях в детстве, сделал первый шаг, потом второй. В раненой ноге отдалось, закололо иголками. Скрипнула дверь, Ваня резко оглянулся, ногу прострелило пронзительной болью, перед глазами все поплыло…
Очнулся он от встревоженного шепота. Альма держала его обеими руками. Он слабо и извинительно улыбнулся. У него кружилась голова, и к горлу подкатывала тошнота. Альма что-то говорила успокаивающим голосом и, подставив свое плечо, легонько вела его к постели. Помогла лечь. Гладила по волосам, и сама все говорила и говорила что-то ласковое, и все улыбалась милой, теплой улыбкой. Ваня в порыве нежности и благодарности поцеловал ей ладонь. Альма вспыхнула, замерла, посмотрела длинным вопрошающим взглядом. Вдруг она протянула руку и легонько провела пальцем по шраму на брови у Вани, тихо и смущенно засмеялась и убежала. Ваня смотрел ей вслед, и растерянная радостная улыбка не сходила с его губ.
Прошло несколько дней.
Альма и Ваня были охвачены той чуткой теплотой друг к другу, тем счастливым праздничным чувством, которое возникает при внезапном обоюдном и радостном влечении. Теперь каждый взгляд, каждый жест были полны потаенного значения и смысла. Альма все время напевала. Харальд с молчаливым удивлением наблюдал за ней. Но однажды он увидел, как Альма и Вяйно смотрели друг на друга, и потемнел лицом. Он был ошеломлен.
Оставшись с Альмой наедине, спросил не предвещающим добра тоном:
— И давно это?
— Что? — ясно взглянула на отца Альма, хотя отлично поняла все сразу.
— Он русский.
Альма молчала.
— Он встанет на ноги и уйдет. Ты это понимаешь?
Альма, всегда тихая и уважительно-покорная, на этот раз вся напряглась и окаменела. Чувствуя ее молчаливый протест, Харальд взорвался. Он кричал, что не позволит в своем доме распоряжаться этому русскому и ей, соплячке, у которой в голове не все в порядке. Вне себя топал ногами. Впервые в жизни ударил дочь по лицу, и сам испугался этого.
Альма молчала, серые губы ее вздрагивали. И Харальд вдруг увидел, что перед ним стоит не девочка, какою он привык видеть дочь, а взрослая семнадцатилетняя девушка.
— Он же русский, он уйдет к своим, — повторял Харальд бесцветным голосом. — Он обязан уйти.
Встретив твердый взгляд дочери, остановился на полуслове, будто натолкнулся на что-то непреодолимое, и замолчал.
Харальд сидел перед камином, смотрел на огонь и думал о том, что вот Ингер сумела бы все объяснить Альме. Они нашли бы общий язык. Ингер тоже была упряма. Альма в нее. И такая же красивая, русоволосая и синеглазая… Как быстро летит время! Альма уже взрослая. А давно ли сама Ингер была такой же? Ингер вышла за него вопреки воле родителей. Он на лодке подплыл к тому берегу фиорда, где жила Ингер, и тайно увез ее. Увез без всякого приданого, и свадьбы не было. Да разве стал бы Харальд противиться, если бы Вяйно был норвежцем! Харальд знает, что такое любовь. И парень вроде работящий, руки у него умелые. Сегодня с ним чинили сеть. Харальд все присматривался. У Вяйно по-мальчишески оттопыренные уши и худая шея. Он совсем не похож на Эдварда. Сын был белокурым, а Вяйно — черный. Но все равно что-то есть у них общее: наверное, худоба, порывистость и неточность мальчишеских движений. Когда Вяйно уколол палец рыбацкой иглой и стал сосать его, у Харальда дрогнуло сердце: вот так же всегда делал Эдвард. От такого зятя он не отказался бы. А что дети часто поступают против воли родителей, так это испокон веков так. Разве Ингер по воле родителей поступила? Они ушли тогда из поселка вот сюда, на вершину сопки, выстроили домик, покрасили его в красный цвет, и свое гнездо Харальд видел издалека, когда возвращался с моря. Домик, как красное яблоко, светился среди зелени; зимой же среди снегов был еще заметнее и наряднее. Знакомые из поселка сперва не ходили к ним, а потом все позабылось, улеглось, и посельчане зачастили. Завидовали, что они так хорошо живут. Недолго длилось это счастье…