Затаив дыхание, Альма и Ваня смотрели на радугу. Она была совсем рядом, рукой подать, и все вокруг мерцало, переливало призрачно и невесомо. Ночь была напоена серебристо-голубоватым светом, и этот свет становился все ярче и ярче. Глянцевым бело-голубым огнем горело озеро, голубовато отблескивала прибрежная галька, обрызганная дождем трава переливала перламутром. Мир охватили безмолвная ясность и зачарованная тишина. Только слышно было, как с листьев падали отяжелевшие капли и разбивались о траву, и от этого стоял едва внятный шепот. В неясном свете за краями радуги проступали туманно-сизые скалы противоположного берега, расплывчато маячили серые кусты, брезжила мерцающая бездонность неба, слабо подсвеченная звездами.
Ваня и Альма, держась за руки, смотрели на это светлое чудо, которое им подарила природа. Впереди их ждала разлука, тоска, но в этот миг они были счастливы. И они пронесут отблеск этого счастья сквозь годы, через всю жизнь. В памяти останутся и это озеро, и эти скалы, и эта ночная радуга — дар природы, и их любовь — дар жизни.
Харальд сидел перед камином. Он знал, что Альма и Вяйно на озере, и в сердце его были самые противоречивые чувства: и боль за дочь, за ее горькую, не ко времени, любовь, и тревога за Вяйно — как бы не попался немцам в лапы, — и желание помочь им обоим, и глухое недовольство на Вяйно за то, что смутил покой Альмы, нарушил их спокойную жизнь. Они жили с Альмой тихо, мирно. Рано или поздно немцы убрались бы восвояси. Да если говорить откровенно, то не очень-то они и мешали Харальду. Он сам по себе, они сами по себе. Теперь все рухнуло. И не только спокойный распорядок жизни в доме Харальда, но и в сознании что-то изменилось. И все из-за Вяйно. Надо же было ему заползти именно к Харальду во двор, и надо же было Харальду спасать его! «Помоги страждущему!» Эта заповедь вот как оборачивается…
Харальд перебирал годы своей жизни, как монах четки.
В последнее время он стал задумываться о себе, о событиях на родине. Как часто он отступал, уходил подальше от греха, становился в сторону. И сейчас он закрывает глаза на то, что творят немцы. А есть партизаны, и в партизанах друзья Харальда, старые рыбаки, их сыновья. Говорят, в Киркинесе в железорудных копях от гитлеровцев скрывается не одна тысяча людей и ждет часа. А совсем недавно, в мае, в день сто тридцатой годовщины норвежской конституции, в городе были расклеены листовки, где писали, что фашисты должны чувствовать себя на норвежской земле так же, как и на советской. В этот день во многих районах Норвегии взорвались здания с немцами, сошли с рельсов поезда. Харальд знал, что в поселке скрываются несколько русских военнопленных, бежавших из концлагеря. Рыбаки помогают лагерникам: оставляют на дороге хлеб, рыбу. Когда пленных ведут на работу, они подбирают пищу.
На другой день, в сумерках, Харальд пришел к озеру.
Ярко сияла луна, и озеро горело белым отраженным светом. Людвигсен сидел на валуне. Увидев Харальда, он настороженно выпрямился.
— Я пришел поговорить с тобой как мужчина с мужчиной, — глухо сказал Харальд.
Людвигсен выжидательно молчал, взгляд его скользил понизу.
— Как ты мог предложить Альме такое?
— У вас русский.
Этого Харальд боялся больше всего. Направляясь сюда, он собирался вести разговор только о дочери. Но Людвигсен сразу же оборвал разговор об Альме.
— У вас русский, — повторил Людвигсен.
— Да, — прямо ответил Харальд.
Людвигсен не ожидал, что Харальд так быстро сознается, и растерянно взглянул на старого рыбака.
— Да, у нас русский, — снова сказал Харальд. — И что же?
— Мы давно его ищем.
Он так и сказал: «мы». Людвигсен уже не отделял себя от немцев.
— Неужели ты бы сам не подобрал умирающего? — все еще на что-то надеясь, спросил Харальд, хотя уже понял, что разговор о русском будет тяжелым и бесполезным.
— Он русский, они убили Эдварда.
— Да, — тихо согласился Харальд. — Они убили Эдварда, твоего друга.
— Вот видите, — в голосе Людвигсена послышались торжествующие нотки.
— Они убили Эдварда, — повторил Харальд, — потому что он послушал тебя, а я промолчал тогда. Немцы сами напали на русских.
Прямо и сурово Харальд смотрел на Людвигсена, тот вильнул глазами в сторону.
— В его смерти виноваты ты… и я. А русский… русского сегодня не будет здесь.
— Сегодня? — вырвалось у Людвигсена. — Когда сегодня?
Харальд понял, что зря сболтнул об этом, почувствовал, как Людвигсен забеспокоился.
— Ладно, дядя Харальд, — примирительно сказал Людвигсен, — поговорим потом. Мне надо идти.