Со стороны, наверное, казалось: праздная женщина на красивой машине медленно едет по позолоченному осенью Подмосковью и любуется природой. А я в это время в миллионный раз пытаюсь прыгнуть от порога до окна и схватить Артема. Я сжимаю руль до боли в пальцах и вижу эти побелевшие костяшки на горле Зины. Я опять лечу без лифта по лестнице вниз и заставляю Артема проснуться. Я шепчу и кричу ему, что это неправда, что он жив. И без конца выпутываюсь из липких оков вины, глядя отсюда и сейчас в ту комнату, где в петле из собственного ремня синеет, хрипит и ненавидит меня мой первый муж Юрий.
Пытка моего свидания с прошлым закончилась на сегодня. Вот он, дом, в котором живут родители Пастухова. Я уже видела его на снимке в Интернете. Есть такой смешной сайт, на котором можно найти любое место на земле просто по адресу. Дом небольшой, но очень основательный и добротный. Здесь могут жить только хозяйственные и ответственные люди.
Я припарковала машину у высокого темно-зеленого забора и подошла к воротам. Это был не обычный деревенский штакетник, а художественная, очень красивая стилизация. Владелец просто обозначил границу своих владений. Хозяин дома явно не болеет страхом перед грабителями: ворота, скорее декоративные, как на иллюстрации детских сказок, — с аркой и отделаны коваными медными деталями. Я позвонила в сверкающий звонок, стилизованный под старину. А сработал он как вполне современное устройство. Тут же ворота разъехались, передо мной была широкая чистая дорожка, ведущая к открытой деревянной террасе. На террасе стоял высокий, худой старик в черной ковбойской шляпе. Он был похож на Клинта Иствуда.
Старик спустился ко мне навстречу, церемонно поздоровался, не подумав спросить, кто я такая и что мне нужно.
— Добрый день, Петр Ильич. Меня зовут Виктория Соколова. Я работала с вашим сыном Ильей Пастуховым, — представилась я. — А зачем я приехала, не скажешь в двух словах.
— Я сам это пойму, — кивнул старик и снял свое сомбреро с белоснежных волос.
Он провел меня через террасу в такой же чистый, широкий, обитый деревом коридор. Нам навстречу вышла полная круглолицая женщина. Лицо в мелких и обильных морщинках, в тяжело опавших веках нестарые глаза — внимательные, беспокойные, печальные и добрые.
— Маша, нашу гостью зовут Виктория. Она работала с Илюшей. Принеси нам, пожалуйста, чаю в гостиную, — попросил Петр Ильич.
Его жена всхлипнула и прижала руку к губам.
— Извините, что без звонка, Мария Ивановна, — сказала я. — Просто не сумела узнать телефон. Прежде всего разрешите выразить вам мои соболезнования. Я знала Илью.
— А вот соболезнований не нужно, — сурово произнес Пастухов-старший. — Знаете, моя дорогая, соболезнования еще никому не помогли в аналогичной ситуации. А насколько вы сочувствуете нашему горю, это будет понятно не сразу. Даже вам. Маша, так мы ждем чай.
Мы сидели в большой комнате, выдержанной в общем стиле. Ничего лишнего, все целесообразно, вещи не новые, добротные, ужившиеся друг с другом. Произносили общие вежливые фразы: о дорогах, пробках, о погоде и последних новостях. Петр Ильич хорошо, грамотно и к месту говорил, умел внимательно слушать. У него был приятный глуховатый голос. И совершенно невероятным был бы в этой обстановке, рядом с этими людьми шумный, суетливый, навязчивый и хвастливый Илья Пастухов.
«Ну почему эти люди не выбрали, как обычно бывает, сироту, похожего на них хотя бы внешне? — думала я. — И сколько лет он с ними прожил, чтобы стать полной противоположностью?»
И еще мне бросилось в глаза, что в этой комнате, судя по всему, главной комнате дома — зале, как говорят в деревне, — нет большого портрета Ильи с траурной лентой, с цветами перед ним. Спросить я не смела, но Петр Ильич сам вдруг сказал:
— Мы не выставляем наше горе напоказ. Не потому, что мы скромнее или более скрытные, чем другие люди. Просто горе наше сложнее, чем у большинства. Не сильнее, а именно сложнее. Вы ведь в курсе того, что Илья — не родной наш сын?
— Да, — кивнула я.
— Никогда не думал, что именно об этом заговорю сразу после его смерти. Но сейчас это, наверное, главное. Мы хороним не только Илью. Мы хороним всю свою прошлую жизнь. Свою молодость, свои силы, свой энтузиазм и свою веру. Все это мы отдали мальчику, который так и остался для нас чужим человеком. Он стал мне родным сыном, потому что я рвал ради него свое сердце и готов был отдать всю свою кровь. Мы отказались от возможности иметь своих детей, поставили крест на мечтах и планах. Надеюсь, он хотя бы чувствовал себя счастливым. Но Илья не любил нас, а мы не сумели полюбить его. И все, что потом с ним происходило, все его истории, скандалы, радости, чудовищные, на мой взгляд, — все это может быть нашей виной. Мы не любили Илью. Мучились, старались, скрывали. Но кто же может такое скрыть?