Я проснулась в сумерки от звонка в дверь. Бросилась открывать.
— Ничего, что я без телефонного звонка?
Кирилл был нервным, взвинченным, почти сумасшедшим.
— А почему ты не спросил у меня номер?
— Потому что тебе в голову не пришло мне его сказать. Мы не договорились о количестве дублей. Я сейчас звонил — минут десять, не меньше, — и думал, что больше никогда тебя не увижу.
Всего третий наш совместный вечер перед третьей ночью, а изменилось многое, если не все. Мы не торопились с узнаванием, потому что узнавание осталось позади. Было полное ощущение, что самое главное друг о друге мы знаем. Не узнали, а знали с самого рождения. Сейчас просто вспомнили. Я понятия не имела, где Кирилл живет, с кем, кто его родители, но знала, что при каждом прикосновении ко мне его глаза темнеют и теплеют. Я ловила его выдох губами и читала в нем слова: «Я тебя еле нашел». А потом, в тот самый главный миг, который другие люди называют пиком блаженства, я увидела на его нервном и выразительном лице гримасу боли и страдания. Не может быть! Это мои чувства. О какой сладости и радости идет речь, если человек, как в бреду, пытается завладеть тем, что ему не принадлежит, что есть чужая, закрытая тайна? Он рвет свое тело под стон души, чтобы взять и присвоить это силой, отчаянным взрывом. А вместо отдыха в нежности и покое его ждет только расставание. Всякий раз расставание. Рядом не твоя добыча, не твой обжитой рай. Рядом таинственный, закрытый и в любой момент враждебный чужой мир. Ты один, твоя кожа не просохла от общего пота, а обретенное в горячке самое прочное и окончательное родство уже остывает, оно уже призрачно. Не родство, а просто молния — иллюзия. Потому люди радуются, а всякий зверь печален после минут любви и полного единения. Звери знают больше.
Вот и все, что сказали мы друг другу без слов в ночь после взаимной тоски.
— Давай придумаем что-то очень простое и понятное, чтобы перейти к жизни, — предложила я. — Давай встанем, пойдем пить чай, говорить о погоде. Снег сегодня обещали. А у меня есть пирог от мамы и банка варенья.
Кирилл улыбнулся, кивнул, первым оделся и пошел на кухню. Я услышала, как он звякает чашками, как хлопает дверцей холодильник. Уверенно он это все делает, не иначе — старый холостяк или отдельно проживающий муж, есть такая интересная категория. Я достала из шкафа большой и уютный халат и вписалась в эпизод чаепития старосветских помещиков.
Мы поговорили и о снеге. А потом заговорили о Пастухове. Кирилл сказал, что нужный материал он спас, успел запустить в работу. Многое действительно изъяли. Его и Ванду допрашивали.
— Как его убили? — поинтересовалась я.
— Перерезали горло мечом из коллекции. Илья был помешан на коллекциях. Разновидность жадности: все, что нравится, достать, найти, купить и запереть под стеклом.
— Стекло разбили?
— Нет, — ответил Кирилл. — Оно небьющееся: сплав с оловом. Илья сам открыл замок стеллажа, он любил хвастаться и показывать свои богатства. Стеллаж остался открытым после убийства.
— Получается, что он знал убийцу… — задумчиво проговорила я.
— Только так и получается, — мрачно кивнул Кирилл. — К нему в дом не так просто попасть. Сигнализация, камеры, секретные запоры.
— Что на камерах?
— Пока ничего не говорят. В особняке много сокровищ, будет много тайн.
— У него есть родственники?
— У Пастухова море знакомых, открытых и скрытых контактов. А о родственниках мне известно лишь одно. Люди, которых он называл родителями, на самом деле ему не родные, приемные. Ходят слухи, что биологическая мать Ильи жила в какой-то далекой деревне, сейчас она нищая старуха, если вообще жива.
— Ты не вспомнишь точнее?
— Зачем? Ты увлекаешься частными расследованиями?
— Развлекаюсь. Иногда тренирую логику. Это полезно для ума и памяти. И, главное, не задевает нервы, когда речь идет о безразличных тебе людях. К тому же моя мать почему-то заинтересовалась этим убийством.
— Твоя мать? — В глазах Кирилла мелькнул интерес. — Анна Золотова хочет знать, как убили Пастухова?
— Как много ты обо мне знаешь!
— Да, прочитал досье. Пастухов еще до записи с тобой сказал, что ты дочь Золотовой. А я успел с ней пару раз поработать на площадке. Лет пять назад. Я постараюсь разузнать о родителях Пастухова. Завтра, — пообещал он.
Кирилл отодвинул тарелку с нетронутым пирогом, поднял меня со стула и тихо сказал:
— Какое счастье. У меня есть повод приехать завтра к тебе с отчетом.
— Уже сегодня, — улыбнулась я. — Мы живем сегодня уже три часа, а пролетели с вечера кусок жизни. Какой-то другой жизни.