— Поправьте меня, если я ошибаюсь, — прошу я нарочито вежливо. — Я что-то делаю для вас в качестве вашей жены. Что-то важное для вас. Против собственного отца. И за это получаю развод.
— Приблизительно и не точно. Но суть ты уловила, — Верещагин следит за мной, слегка прищурившись.
— Не боитесь, что я откажусь? — упираюсь подбородком во взятые в замок руки, которые в нарушение этикета ставлю локтями на стол.
— Не откажешь, — откровенно насмехается надо мной «муж». — Я умею быть убедительным и инвариантным.
— Чудесно! — хвалю я его, лукавым взглядом отвечая на восторженный взгляд официанта. — В обмен на мою услугу я получаю развод, я верно поняла?
Получив убийственно тяжелый взгляд Верещагина, официант фантомом растворяется в воздухе.
— В плохом переводе — да. Ты поняла правильно, — цедит он. — Странно, раньше ты не казалась мне кокеткой. Или эти представления с улыбками окружающим мужчинам только для меня?
— Раньше? — выхватываю я одно слово из потока его речи.
— То время, что я наблюдал за тобой, — ответ пугает меня по-настоящему.
— И долго? — стараюсь говорить спокойно.
— Два года, — второй ответ меня парализует, но я нахожу в себе силы спросить, сама переходя на «ты»:
— Ты маньяк?
— Не знаю, тебе виднее, — равнодушно пожимает он плечами. — Так ты готова узнать, что мне нужно на первом этапе?
— Мне любопытно, — честно говорю я этому странному страшному мужчине. — Но я передумала.
— Передумала? — не понимает он меня, выразив это непонимание удивлением во взгляде и наклоном в мою сторону, принося с собой ощущение замкнутости пространства и запах мятного табака.
— Я передумала разводиться.
Глава 7. Семейный ужин
Здоровое недоверие —
хорошая основа для совместной работы.
Все, что делается из любви,
совершается всегда по ту сторону добра и зла.
— Уверена? — выдыхает из себя Верещагин и перестает дышать.
— Всё равно я в ближайшее время замуж не собиралась, — равнодушно пожимаю плечами, с усилием заставляя себя не отпрянуть в ужасе.
Это равнодушие дается мне непросто, даже тяжело. Его близость, его запах, его взгляд — всё давит на меня гранитной плитой превосходства, злости и презрения.
— И? — торопит меня с разъяснениями Верещагин, не двигаясь и продолжая нависать надо мной.
— И я вполне могу подождать, когда этот фарс вам надоест, — доверительно сообщаю я, улыбнувшись и храбро наклонившись вперед, так, что мое дыхание смешивается с его. Он всё-таки дышит: мелко, рвано, еле заметно.
— Рискуешь… — предупреждает меня Верещагин.
— Чем же? — осторожно интересуюсь я.
— Свободой, — просто и быстро отвечает мужчина, наконец, откинувшись назад и дав мне возможность свободно вздохнуть.
— Вы считаете брак противоположностью свободы? — делаю вид, что удивлена и хочу получить ответ на свой глупый вопрос. На самом деле, то, что для Верещагина брак — форма зависимости женщины от мужчины и ее подчинение, понятно и без его объяснений.
— Тебе в третий раз напомнить про патриархат? — цинично ухмыляется «муж», этакий носитель политической власти и морального авторитета.
— Не хватает контроля и лидерства в жизни? — иду я в атаку, разозлившись и тщательно скрывая свою злость. — Решили иметь привилегии за счет слабых женщин?
— А кто будет защищать этих женщин от них же самих? — неожиданно жестко спрашивает Верещагин. — От глупых, нелепых поступков, которыми они калечат и свои, и чужие жизни?
Это звучит грубо, лицемерно. Возможно, жизнь вынудила Верещагина обрасти таким безнравственно толстым панцирем. Скорее всего, настоящие живые женщины своими поступками заставили его по кирпичику выстроить настолько циничное мировоззрение и окружить себя высокой стеной презрения к женщине. Но ведь должна же быть у него мать? Та женщина, которая любит и бережет, лаской растапливает безразличие и создает образ любимой женщины на долгие годы.
— Гендерные аспекты власти — тема, конечно, интересная, но не для меня, — сообщаю я Верещагину.
— Почему же? — обманчиво лениво спрашивает мужчина, спокойно начиная ужинать. — Господство мужской физической силы обусловлено историей и физиологией.
— Тогда и размножайтесь без нас, — так же лениво советую я. — Раз такое превосходство.
— Для этого есть вы, — продолжает насмехаться надо мной Верещагин и вдруг с горечью добавляет. — Но вы и это умудряетесь испортить.