— Не буду, — обещает Верещагин. — Гуглила меня?
— Немного, — отпиваю ароматный кофе. — Для женатого человека у вас слишком много женщин.
— Неужели ревнуешь? — издевается надо мной Верещагин. — Никогда не думал, что это может быть так приятно. Ревность красивой женщины.
— Вы обещали не говорить комплименты, — насмешливо напоминаю я.
— Это факт, — пожимает он плечами. — Вернемся к теме нашего разговора. «Ты» и «Никита» — два слова, которые тебе нужно научиться выговаривать без презрения и желчи.
— Хорошо, — медленно вожу круги по краю кофейной чашки подушечкой указательного пальца. — Что тебе от меня нужно, Ни-ки-та?
— Для начала… публичности наших отношений, Ле-ра, — дразнит меня Никита Верещагин. — Пора выходить из подполья. Сегодня весь мир всё равно узнает, что мы муж и жена, так зачем прятаться?
— Что это дает вам… тебе? — пытаюсь я понять. — Досадить моему отцу? Так я ему правду расскажу, и с его возможностями нас разведут заочно за пять минут.
— Да? — искренняя довольная улыбка освещает мрачное лицо красивого мужчины. — Просто любопытно, как ты это сделаешь?
Нехорошее предчувствие сжимает мое сердце, тревога отражается на лице, и Верещагин довольно ухмыляется.
— Начинаешь понимать? Похвально!
— Допустим… — аккуратно начинаю я говорить. — Чердак? Подвал?
Далее объясняю приподнятым в удивлении бровям:
— Где ты собираешься меня удерживать, отобрав телефон? Неужели тебе нужен выкуп?
— Выкуп? — Верещагин откровенно веселится. — Твой отец, конечно, человек богатый… Но мне нужен не выкуп. Мне нужно всё, что у него есть.
Внимательно вглядываюсь в лицо, не выражающее ничего, кроме презрения и жалости. Жду, когда внутри меня появится страх. Он меня всегда мобилизует и вдохновляет. Ничего. Ни страха, ни вдохновения.
— Ты уверен, что мой отец готов отдать тебе всё, чтобы получить меня назад? — в моей интонации явно читается сомнение. — Ты два года наблюдал за мной и ничего не понял?
— У твоего отца, кроме тебя, нет якорей в жизни, — Верещагин говорит эти слова спокойно, лениво, насмешливо.
— Фраза красивая, но бессмысленная, — почти смеюсь я. — Моего отца не удержала семья, даже ради меня он не стал жить с моей матерью. А теперь, когда мне тридцать, он, чтобы забрать меня у тебя, отдаст тебе всё? Бред…
— Ты слишком буквально понимаешь мои слова, — возражает мне Верещагин. — Или твой вкус испорчен современной беллетристикой. Всё будет тоньше и занимательнее.
— Любопытно, — отвечаю я и позволяю внутренней злости выйти наружу. — И что же ты хочешь, кроме публичности своего тайного брака? Домашнего уюта? Детей? Страшно сказать, любви?
Верещагин сжимает ладони, лежащие на столе, в кулаки, словно хочет меня ударить.
— Ты первая узнаешь о том, что я хочу, — обещает он. — Всему свое время. Начнем со знакомства. Завтра у нас семейный ужин. Безусловно, твой отец тоже приглашен. Но что-то подсказывает мне, что он откажется.
— Я могу ехать домой? — спрашиваю я, замерев в ожидании ответа.
— Можешь. Но мы можем вместе поехать и к нам. Тебе же любопытно, где живет наша молодая перспективная семья? — интересуется Верещагин, вставая и подавая мне руку.
Традиционно проигнорировав подобную помощь, тоже встаю.
— Тебе не идет имя Никита, — сообщаю я вместо прощания, показывая Верещагину, что наш разговор не выбил меня из колеи и что я не придаю значения всему, что он мне наговорил.
— Почему же? — спрашивает он, провожая меня к машине.
В шагах десяти замечаю молодого человека с фотоаппаратом, в спешке делающего десятки снимков. Охрана Верещагина, состоящая из трех высоких широкоплечих мужчин, никак на это не реагирует.
— Тебя должны звать как-то неприятнее, — говорю я Никите то, что сразу пришло мне в голову, когда я узнала, как его зовут.
— Это как? — хмурится он в недоумении. — Иннокентий? Дорофей? Онисим?
— Нет. Это вполне себе приятные имена, — почти смеюсь я, услышав вариант «Онисим». — Мне мнился Пантелеймон.
Верещагин перестает хмуриться и улыбается мне вполне доброжелательно:
— Ты можешь продолжать веселиться, но по материнской линии Пантелеймон у меня есть точно. Ты знаешь историю происхождения этого имени?
— Нет, — сознаюсь я. Я же не Варька, чтобы всё знать.
— На греческом это имя означает «совершенство», «высшая ступень», эпитет Зевса, — тень превосходства поднимается из глубины его карих глаз. — Так что в своих ощущениях ты не ошиблась.
— Тогда почему просто «Никита»? — спрашиваю я, кивком благодаря Виктора Сергеевича, открывшего мне заднюю дверь автомобиля.