— Здесь всё скромно, — отвечает мне Верещагин. — С древнеславянского это просто «победитель».
— Всего доброго! — вежливо прощаюсь я, садясь в машину под непрекращающееся щелканье фотоаппарата.
Верещагин ничего не отвечает, обходит автомобиль сзади и садится рядом со мной.
— В чем дело? — не понимаю я. — Зачем?
— Пресса не простит мне отсутствие поцелуя молодоженов, — неожиданно шепчет Никита, берет в руки мое лицо и прижимается к моим губам. Прежде чем Виктор Сергеевич закрывает дверь, фотограф успевает сделать несколько снимков.
Меня никто к нему не готовит, к этому внезапному поцелую. Он сразу глубокий, очень интимный, требовательный. Мягкие, но сильные губы заставляют мои раскрыться и сразу сдаться. Поцелуй абсолютно грешный и терпкий, табачно-мятный. Уже когда закрывается дверь, автомобиль двигается с места и стук сердца, отдающийся в ушах, стихает и позволяет слышать другие звуки, поцелуй резко становится невесомо нежным, легким, извиняющимся. Верещагин медленно отстраняется, опаляя тяжелым дыханием и придавливая тяжелым взглядом. Мужчина вглядывается в меня с досадой и неприязненно спрашивает:
— Ты вообще живая?
— Более чем, — вежливо отвечаю я, одергивая жакет.
— Разве так должна жена реагировать на первый поцелуй мужа? — интонация «мужа» выражает недовольство и мной, и собой.
— Не знаю, — пожимаю плечами. — Ты мой первый муж. У меня мало опыта. Надеюсь поднакопить к следующему мужу, который будет настоящим.
— Никогда, — сильные пальцы крепко берут меня за подбородок, — никогда не говори одному мужчине о другом. Это может плохо закончиться.
— Мне не хотелось бы закрашивать синяки на лице, — спокойно говорю я. — Современная косметика, конечно, творит чудеса…
Верещагин резко меня отпускает, подает знак Виктору Сергеевичу. Автомобиль останавливается — и мужчина выходит, не попрощавшись.
— Домой? — осторожно спрашивает Виктор Сергеевич, начиная движение.
Мне надо спросить у него про мой паспорт, про Верещагина, но я не спрашиваю и просто киваю.
Несмотря на позднее время, отца нет дома.
— Илья Романович улетел в Киев на пару дней, — проводив меня в гостиную, докладывает Виктор Сергеевич. — Предупредить не успел. Дела срочные. Просил меня передать.
Разговор с охранником откладываю сама, разговор с отцом фактически невозможен. Подождем. Уже в постели звоню Сашке.
— Он сказал, что ему нужно всё, что есть у отца, — рассказываю я подруге, которая ждала мой звонок и не спала от волнения за меня.
— Чем шантажирует? — испуганно спрашивает Сашка. — Отцом?
— Пока ничем, — растерянно говорю я. — Угрожал, что не даст развестись и не отпустит домой к отцу. Но отпустил, хотя я сказала, что всё расскажу.
— Слушай! — размышляет Сашка. — А если ему это и нужно? Ну, чтобы ты сейчас рассказала. Может, он хочет открытой схватки?
— Ерунда! — не верю я в эту версию. — Саш, моему отцу разрушить этот брак — только почесаться. Я вообще в нем смысла не вижу. А Верещагин не производит впечатление человека, совершающего бессмысленные поступки.
— Тогда еще одна версия! — воодушевляется моя находчивая лучшая подруга. — Ты только не волнуйся! Что если у твоего отца какая-нибудь болезнь, и известие о твоем замужестве нанесет ему удар?
— Ты с моей мамой советовалась? — грустно шучу я. — Так только в сериалах бывает.
— А вот и нет! — горячится Сашка. — В жизни такие сюжеты встречаются — Шекспир нервно курит в сторонке, а Толстой ему прикуривает! Как ты вообще себя чувствуешь?
— Как в желе, — ворчу я.
— В каком желе? — не понимает меня Сашка.
— Вязком, — подбираю я слова, чтобы описать свои ощущения. — Понимаешь, вроде бы жизнь моя неожиданно изменилась, но ничего не происходит. Вот сегодня… Прогулка на Патриарших, ужин в ресторане, разговор не быстрый, не резкий, не нервный. Ему что-то от меня надо, но он почти ничего не требует и не торопится никуда.
— Маньяк! — неадекватно радуется Сашка.
— Ты чего веселишься? — обижаюсь я.
— Прости! — смеется Сашка. — Просто горжусь тем, что оказалась хотя бы сейчас права. А то ты у нас такая красотка, а маньяк при тебе официальный только один — Сергей-Филипп.
Напоминание об одержимом Сергее неприятно царапает сознание.
— Кстати! — пристает неугомонная Сашка. — Ты оговорилась, что почти ничего не требует. Значит, что-то требует?
— Называть на «ты» и Никитой, — недовольно сообщаю я.