Мы веселимся, когда я вдруг чувствую на себе чей-то тяжелый взгляд. Честное слово… Отчетливо чувствую кожей шеи. Смотрю направо на Виктора Сергеевича. Тот спокоен, встречается со мной взглядом и чуть заметно усмехается. Смотрю налево. Ничего подозрительного. Есть парочка мужчин, которые откровенно глазеют на нас, но их взгляды легкие, заинтересованные, без особой надежды. А этот был по-настоящему тяжелый, горячий, какой-то тягучий.
Виктор Сергеевич тут же считывает мое беспокойство и успокаивающе прикрывает глаза. Это знак, что всё в полном порядке. Но я не могу избавиться от ощущения, что меня почти ласкают и скоро начнут раздевать. Почему-то горят щеки и уши. Но мне не неуютно, а как-то сладко-тревожно.
— Что-то случилось? — беспокоится внимательная Сашка. — Пора уж привыкнуть! Пусть смотрят на прекрасное. Это развивает органы чувств.
— Сашка! Какая ты молодец! — нежно хвалит Сашку Варька. — Как здорово сказала! Именно! Органы чувств!
То горячо, то холодно. Чувствую себя почти больной. Кто-то смотрит на меня. Я не вижу, кто. Виктор Сергеевич не понимает, что происходит, и начинает хмуриться. Подает знак, что надо уходить. Ну уж нет…
Еще почти час мы слушаем песни в исполнении талантливой певицы, болтаем и вспоминаем прошлое.
— Лерка! А вот интересно! А где твой Сергей-Филипп? — вдруг спрашивает Сашка. — Не нашел тебя еще в Москве?
Вспомнила мой самый страшный сон… Прислушиваюсь к себе. Может, это он? Прячется где-то в клубе и смотрит… Нет. Я хорошо помню его взгляд: сильный, давящий, ревнивый. почти больной. А этот… Как бы объяснить?
— Варька! — зову пьющую фруктовый коктейль подругу, подпевающую Веронике Серебровой. — Ты можешь подобрать синонимы к слову "волнение"?
— Тревога, переживание, возбуждение, беспокойство, трепет, лихорадка, — тараторит Варька. — Еще? Можно… смятение или смута… горячка, мандраж… Хватит? Еще куча просторечных…
— Хватит, — шепчу я, физически ощущая всё то, что сейчас вывалила на меня моя подруга филолог.
— Мне нужно беспокоиться? — раздается над ухом тихий вопрос Виктора Сергеевича. — Или вам просто плохо, Валерия Ильинична?
— Наверное, простудное, — улыбаюсь я ему, вложив в свою улыбку все внутренние сила. Мужчина почти отшатывается от меня. — Ух ты! Это просто оружие массового поражения! — приподнимает брови Виктор Сергеевич. — Домой?
— Наверное, да, — вяло говорю я, почти теряя силы от вдруг охватившего меня напряжения.
Когда мы втроем в сопровождении Виктора Сергеевича доходим до выхода из зала, я не выдерживаю и резко оборачиваюсь.
Далеко, на противоположном конце зала, стоит высокий брюнет. Темно-синие брюки, серое поло. Несмотря на расстояние, я знаю, что у него карие глаза. Я уже видела их, эти глаза. И его я видела. Это мужчина с фотографий из последней папки.
Беспомощно смотрю на Виктора Сергеевича и подруг, снова поворачиваюсь на мужчину. Его уже нет.
Глава 3. На живца
— Я не знаю, что я хочу.
— Ну, это неправда. Ты хочешь того же, что и все.
— И чего же, таинственный незнакомец,
который знает ответы на все вопросы?..
Скажи мне, чего же я хочу?
— Ты хочешь любви, в которой можно раствориться.
Ты хочешь страсти, приключений и немножко опасности.
Мама суетится вокруг меня, заставляя меня нервничать.
— Мам, всё хорошо, перестань, пожалуйста, — прошу я ее ласково, гладя по сухой тонкой руке.
Мы завтракаем вдвоем на нашей большой современной кухне. Отец никогда не скупился на наше содержание и настаивал, чтобы мы ни в чем себе не отказывали. Его единственным условием было требование к маме не работать, а всё свое время уделять мне. Мама пообещала и сдержала это обещание.
— Ты навсегда с ним останешься? — осторожно спрашивает мама с рыдающими нотками в голосе.
— Нет! Что ты! — деланно смеюсь я, снова успокаивающе хлопая ее по руке. — Поживу с ним недолго и вернусь. Или тебя к себе заберу.
— Меня? — тут же пугается мама. — Я не хочу, Лера! Я не хочу и не буду жить рядом с ним даже в качестве соседки.
— Значит, я вернусь к тебе! — решительно говорю я, наслаждаясь домашним завтраком.
— А его надо кормить? — испуганно кивнув в сторону залы, шепотом спрашивает мама.
— Вообще-то да. Я думаю, что он ест, чтобы жить, — шучу я про Виктора Сергеевича, сидящего на диване в самой большой комнате нашей двухэтажной квартиры.
— Ему туда отнести или его сюда позвать? — еще тише спрашивает мама.
— Виктор Сергеевич! — зову я.