Фолкнер выплеснул остатки из стакана в огонь и открыл дверь в спальню.
Белла стояла перед зеркалом у кровати, стягивая через голову красное платье. Огненное белье, которое было на ней, обтягивало ее округлые формы, и над чулком была видна белая полоска обнаженного тела.
— Что ты делаешь? — хрипло спросил он.
— Переодеваюсь. Я надену теперь черное. Помоги! Сломалась проклятая «молния»!
Он стоял рядом с ней, помогая стащить через голову платье, ощущая теплоту и нежность ее тела. Внезапно он обхватил жену, сжал ее полные груди и прижал к себе.
— Ради Бога, Гарри! — сказала она нетерпеливо. — У нас сто двадцать гостей!
Когда Белла обернулась, Гарри захлестнули гнев, возмущение и унижение, и он ударил ее по лицу.
— Не указывай мне, что я должен делать! — заорал он. — Я Гарри Фолкнер, поняла? А ты моя жена и будешь делать то, что я скажу!
Она начала отступать. На лице ее отразился страх, а вид ее испуганного лица всегда заставлял его кровь пробегать по венам, как огонь. Он разорвал на ней рубашку сверху донизу, и Белла, споткнувшись, упала на кровать.
Он бросился на нее, сжимая руками ее груди, ища губами ее рот, и, как всегда, она ответила ему, запустив пальцы в его волосы и страстно целуя.
Но это не помогло. И на этот раз все было как всегда. Сила, эмоции — все это застыло в нем, и он откинулся, ошеломленно глядя на нее.
Взглянув в зеркало, Гарри увидел, что оттуда на него смотрит старик.
— Я могу теперь одеться? — спокойно спросила она.
Он пошел к двери как мертвец, открыл ее и повернулся, облизывая пересохшие губы.
— Прости, Белла, я не знаю, что на меня нашло.
— Да ладно, Гарри.
Она стояла, глядя на него, прекрасная, в разорванной рубашке, лохмотья висели у нее на груди, и в глазах ее была только жалость. Это было не то, чего он хотел.
Он закрыл дверь, подошел к своему столу и нажал кнопку. Все же еще существовала сила, которой он мог повелевать, некая сила. Это было лучше, чем ничего.
Через некоторое время дверь открылась, и вошел Крэйг. Его разбитые губы распухли.
— Да, мистер Фолкнер.
— Миллер ушел?
— Примерно пять минут тому назад. Мне показалось, что он поехал провожать вашу свояченицу.
— Это как раз ее тип. — Фолкнер злобно ткнул сигарету в пепельницу. — Пора поставить его на место, Крэйг. Я говорю, поставить на место. Ты понял меня?
— Вполне, — ответил Крэйг с деревянным выражением лица. — Я позабочусь об этом.
— Я бы на твоем месте не тратил времени. Он вряд ли долго пробудет в школе.
— Это займет не более пятнадцати минут, мистер Фолкнер.
Крэйг ушел, а Фолкнер подошел к бару и налил себе большой стакан тоника. Он медленно выпил его, смакуя свежесть напитка; через некоторое время дверь спальни раскрылась — появилась Белла.
Она выглядела прекрасно. Макияж на ее лице был освежен, платье из черных кружев подчеркивало ее великолепную фигуру.
— Ты готов, Гарри? — спросила она весело.
Он взял ее за обе руки и покачал головой:
— Боже мой, я горжусь тобой, Белла! Клянусь, ты, черт возьми, самая прекрасная женщина на сегодняшней вечеринке.
Она ласково поцеловала его в щеку и взяла под руку. Когда они открыли дверь, чтобы выйти к гостям, оба улыбались.
Глава 16
Квартира выходила окнами в школьный двор, и, когда Ник отодвинул занавеску и посмотрел в ночную темноту, он увидел, что дождь по-прежнему непрерывно барабанит по асфальту, а туман окутывает остроконечную ограду, желтеющую в свете уличных фонарей.
— Сколько же детей учится у тебя? — спросил он.
Джин ответила из спальни:
— Сто пятьдесят три ребенка. Я без труда могла бы удвоить это число, но сейчас трудно набрать учителей.
Оглянувшись на ее голос, он мельком увидел через полуоткрытую дверь, что она стоит около кровати. Ее гибкое тело ясно угадывалось под нейлоновой рубашкой. Она отстегивала чулок.
Он безучастно смотрел, как она раздевается, совершенно не ощущая того захватывающего физического влечения, которое он испытал до этого.
Тайная грация женского тела. Нечто очень важное в жизни, пожалуй, основное место, где мужчина обретает покой. Хотел ли он этого? Он отвернулся и снова взглянул в окно на дождь. Снизу, из музыкальной комнаты, раздавались звуки музыки — играл Чак Лайзер.
Он играл все — Берлина, Коула Портера, Роджерса и Харта. Все то, чего теперь, казалось, не писал уже никто. Намек на прошедшее лето, от которого остались только воспоминания.