— Будь ты проклят, Бен Гарвалд, будь ты проклят! — злобно прошипела она и бросилась по ступеням вниз.
— Ничего девчонка! — сказал Брэди.
Грант кивнул:
— И не глупа. Будь она иной, ей бы не выжить в таком месте, как Хайбер-стрит.
— Вы думаете, во всем этом что-то есть, сэр?
— Возможно. В свое время не было никого круче Бена Гарвалда. И я думаю, что девять лет в Паркхэрсте и Муре вряд ли исправили его.
— Я не знал его лично, — сказал Брэди, — я тогда только еще начинал работать в Центральном отделении. У него было много друзей?
— Пожалуй, нет. Он всегда был вроде одинокого волка. Большинство людей просто боялись его.
— Настоящий головорез?
Грант покачал головой:
— Нет, у него был другой стиль. Прибегать к насилию только в крайнем случае — таков был его девиз. Он служил в Корее, в отряде коммандос. В пятьдесят первом уволен по инвалидности — ранен в ногу. С тех пор слегка прихрамывает.
— Кажется, это действительно тяжелый случай. Достать его досье?
— Сначала надо подыскать того, кто мог бы им заняться.
Грант выдвинул ящик картотеки и быстро перебрал карточки.
— Грэхем все еще занимается изнасилованием в Муренде. Варли отправился расследовать налет на фабрику в Мэйск-Лейн. Лоуренс болен. Форбс уехал в Манчестер свидетелем по делу о мошенничестве, которое будет слушаться завтра. Грегори болен.
— А Гарнер?
— Все еще помогает в отделении «С». У них нет сейчас ни одного человека в штатском, который мог бы стоять на ногах.
— И у каждого по меньшей мере по тридцать дел, а то и больше, — сказал Брэди.
Грант встал, подошел к окну и посмотрел на моросящий дождь:
— Я думаю: что, черт возьми, сказали бы жители, если бы знали, что сегодня у нас в «наружке» только пять человек на весь Центральный округ.
Брэди кашлянул:
— Но ведь есть еще Миллер, сэр.
— Миллер? — безучастно откликнулся Грант.
— Детектив-сержант Миллер, сэр. — Брэди слегка подчеркнул звание. — Я слышал, что он закончил обучение в Брэмсхилле на прошлой неделе.
В тоне, каким Брэди произнес это, не было ничего особенного, но Грант знал, что́ за этим кроется. По новым правилам, каждому констеблю, успешно прошедшему одногодичный курс в Брэмсхилле, присваивается, по возвращении в свое отделение, звание сержанта. Это служило причиной горечи, которую испытывали полицейские офицеры, которым приходилось проделать тяжелый путь, прежде чем получить это звание, или те, которые еще ожидали повышения.
— Я начал его забывать. Это тот парень со степенью юриста, да? — спросил Грант, не потому что ему была нужна информация, а лишь для того, чтобы увидеть, какова будет реакция собеседника.
— Так говорят, — ответил Брэди жестким тоном, в котором заключалось все презрение старого офицера-служаки к «книжным червям».
— Я встречался с ним только однажды, на собеседовании, когда решался вопрос о его направлении в Брэмсхилл. У него, похоже, неплохой послужной список: три года на тротуарах в Центральном отделении, — следовательно, он повидал жизнь! Насколько я припоминаю, он был первым на месте после налета на банк на Лиденхолл-стрит. Именно после этого старик решил перевести его в Центральное управление по расследованию уголовных преступлений. Он работал в отделении «Е» с Чарли Паркером. Чарли считает, что у него есть все данные, необходимые хорошему современному полицейскому.
— Да, включая богатея братца, который предоставляет ему самые роскошные машины, — сказал Брэди. — Он явился однажды на парад в «ягуаре» типа «Е».
Грант кивнул:
— Я слышал, что он взял на поруки Большого Билли Мак-Гьюера и выступил в его защиту, когда Билли проколол шины на этой самой машине. По словам Билли, он может хорошо постоять за себя, а похвала Билли — это похвала мастера!
— Фокусы. Болтовня, — презрительно произнес Брэди. — Умеет ли он ловить жуликов, вот в чем вопрос?
— Чарли Паркер, похоже, считает, что умеет. Он хотел, чтобы Миллер вернулся в отделение «Е».
Брэди сразу нахмурился:
— И куда же он направляется?
— Он возвращается к нам, — сказал Грант. — Старик сказал мне об этом сегодня вечером.
Брэди глубоко вздохнул, не сумев сдержать раздражения:
— Весь путь усыпан для некоторых розами! А я потратил девятнадцать лет — и все еще констебль!