Ну так вот, во времена Сервантеса было нечто подобное. Только отзывы писали в стихах и принадлежали они не писателям, потому что профессия писателя в те времена только зарождалась. Отзывы писали разного рода уважаемые чиновники – маркизы, графы, епископы, герцоги. И эти отзывы обычно предваряли книгу.
И значит, Сервантес в своем предисловии жалуется воображаемому другу, что вот, мол, смотри, какая катастрофа – ни один уважаемый человек не захочет писать сонеты для моей книги, ведь эта книга о дурацком сумасшедшем рыцаре. На что его друг отвечает что-то в таком стиле: слушай, братан, я был о тебе гораздо более высокого мнения, думал, ты сам догадаешься, что необязательно просить живых людей писать все эти сонеты-отзывы, ты можешь их просто выдумать, как это делают очень многие авторы. Далее друг продолжает давать ему плутовские советы. Например, говорит, что для того, чтобы ссылаться на Библию, ее вовсе не обязательно читать. Ты просто повыдергивай оттуда каких-нибудь звучных цитат про свободу, рабство, жизнь, смерть и поминай их к месту и не к месту – сразу прокатишь за умного. Главное – побольше латинских слов, чтоб вообще ниче не было понятно.
За предисловием следуют сонеты, песни и стихи, которые героям книги «Дон Кихот» посвятили герои других книг. То есть мы видим, что Сервантес внял совету друга и сочинил сонеты от лица героев рыцарских романов, среди них Амадис Гальский, Неистовый Роланд и другие.
Сам роман начинается с рассказа о том, как идальго Алонсо Кехана, начитавшись книг, чуть-чуть поехал головой и решил стать странствующим рыцарем. Он берет себе новое имя, Дон Кихот, и от слов переходит к делу – отправляется в путешествие. И, едва выехав на дорогу, первое, что он делает, – начинает воображать, как его странствия описал бы автор рыцарских романов.
Первые шесть глав – это уже законченная повесть. Алонсо Кехана начитался книжек, сошел с ума, отправился странствовать, напортачил, получил по башке, его вернули обратно. Священник, цирюльник и племянница поняли, что источник его безумия – рыцарские романы, и сожгли их, а вход в его библиотеку заложили кирпичами. Конец. Это уже выглядит как законченная история.
Причем обратите внимание: когда священник и племянница перебирают книги в библиотеке Дон Кихота, среди них они находят книгу Сервантеса.
Дон Кихот сталкивается не с драконами, не с великанами, не с богами. Он сталкивается с обыденностью, которую не может принять. «Дон Кихот» – это история о мире, покинутом богами, о мире максимально приземленном, о мире, из которого ушли чудеса. Что тоже, с одной стороны, совершенно революционная по тем временам мысль, и с другой – она работает как отличная метафора мира, в котором жил тогда Сервантес.
Именно эта мысль, мне кажется, и лежит в основе романа, это и есть его главная тема.
В сорок девятой главе, когда священник и цирюльник связывают Дон Кихота и в клетке везут домой, на пути им встречается каноник. Он поражен тем, что человека везут в клетке, еще и связанного, он думает, что это опаснейший преступник, и, когда ему объясняют, в чем проблема, он толкает речь, которая опять же отзеркаливает и по-новому раскрывает главную тему книги. И эту речь я, наверно, целиком приведу, потому что она выглядит как хорошее наставление вообще любому молодому писателю. В ней каноник размышляет об отношениях между вымыслом и правдой, о том, что вымысел тем ценнее, чем он ближе к правде.
Я приведу пару цитат, они довольно большие, но, мне кажется, важно все это проговорить вслух:
«Какая же может быть красота и соответствие частей с целым и целого с частями в романе или повести, где великана ростом с башню шестнадцатилетний юнец разрезает мечом надвое, точно он из пряничного теста, и где сам автор, описывая битву, сообщает, что силы неприятеля исчислялись в миллион воинов, но коль скоро против них выступил главный герой, то мы, хотим или не хотим, волей-неволей должны верить, что рыцарь этот достигнул победы одною лишь доблестью могучей своей длани? Мне могут возразить, что сочинители рыцарских романов так и пишут их, как вещи вымышленные, а потому они, мол, не обязаны соблюдать все тонкости и гнаться за правдоподобием, – я же на это скажу, что вымысел тем лучше, чем он правдоподобнее, и тем отраднее, чем больше в нем возможного и вероятного. Произведения, основанные на вымысле, должны быть доступны пониманию читателей, их надлежит писать так, чтобы, упрощая невероятности, сглаживая преувеличения и приковывая внимание, они изумляли, захватывали, восхищали и развлекали таким образом, чтобы изумление и восторг шли рука об руку. Но всего этого не может достигнуть тот, кто избегает правдоподобия и подражания природе, а в них-то и заключается совершенство произведения. Я не знаю ни одного рыцарского романа, где бы все члены повествования составляли единое тело, так что середина соответствовала бы началу, а конец – началу и середине, – все они состоят из стольких членов, что кажется, будто сочинитель вместо хорошо сложенной фигуры задумал создать какое-то чудище или же урода. Кроме того, слог в этих романах груб, подвиги неправдоподобны, любовь похотлива, вежливость неуклюжа, битвы утомительны, рассуждения глупы, путешествия нелепы – словом, с искусством разумным они ничего общего не имеют и по этой причине подлежат изгнанию из христианского государства наравне с людьми бесполезными».