— Ага. Значит, один судмедэксперт у нас есть — хваток Михайлов, хваток, ничего не скажешь.
— Ну, я вообще-то не специалист… — мямлю я, понимая, что язык мой — таки все же враг мой и не зря человек пять лет учится говорить, а потом всю оставшуюся жизнь — учится молчать.
— Диплом есть? Есть. Курс проходили — проходили. Экзамен сдавали?
— Сдавал…
— И на сколько?
— Ну, на «отлично»…
— Вот и прекрасно. Всего-то несколько огнестрельных ранений — говна-пирога, это ж не с травмами после мороженой курицы разбираться. Теперь гости. Ребята, я понимаю, что вы ни разу не следователи, но какой-никакой опыт у вас ведь есть?
— Специфический. Очень специфический — осторожно отвечает маленький.
— Но с огнестрелом-то встречались?
— Это да… Только что здесь — то разбирать. Это ж не на Кеннеди покушение — стрелял один человек, из ПМ. Так она и не отрицает и свидетели есть. Что нужно-то?
Михайлов на секунду — другую задумывается.
— Нужно, чтоб у нас тут таких инцидентов не было. Уже один такой с колокольни стрелял. Мне нужно, чтоб тут было спокойно и безопасно. Без стрельбы. Без трупов.
— Это понятно. Только я так и не вижу, что тут разбирать. Отплачется она — сама и расскажет, что там было.
— Уверены?
— Это не так чтоб уверен, женщины — они всякие фортели выкидывают. Может это ее любовник был, или там бывший муж. Что он там без штанов-то щеголял?
— Да вроде как нет у нее мужа…
— Ей к тридцатнику. Много вы о ней знаете?
Тут мне приходит в голову, что вообще-то о своей сестре я не знаю толком ничего.
Похоже, что ровно такие же мысли приходят в голову и Николаичу.
Только Андрей производит впечатление чего-то понимающего в ситуации.
— Можешь что сказать по делу? — спрашивает Андрея маленький.
— Только с адвокатом — неожиданно отвечает тот.
Маленький пристально смотрит на по-прежнему скалящего зубы снайпера.
— Ты, зема, улыбочку-то эту убери. Примерзла у тебя улыбочка-то.
— Неа. Не могу, извини — все так же мерзко скалясь, отвечает Андрей.
— А что так? Это я тебе прямо скажу — смотреть на тебя с этой улыбочкой — неприятно.
— Ага. Но пока не могу…
— Получается так, что сестру я заберу к нам — решает Николаич.
— Под вашу ответственность?
— Да.
— Ладно. Только чтоб она опять палить не стала. Что с раненым? Ему уход нужен?
— Нет, только покой — отвечаю я, и внутренне краснею. Честно говоря, дурацкая ситуация. С сестричкой мы знакомы всего — ничего. Ничего о ней не знаю. Ну да, надежна в деле, имеет опыт военно — полевой медицины, умеет обращаться с оружием. И что это значит? Да ничего. Только то, что принимала участие в каких-то локальных конфликтах. А в таких конфликтах и стороны разные и люди там были самые разношерстные и вытворялось там такое, что Стивену Кингу никакой фантазии не хватит… Тем более, что от ребят ускользнул нюанс, который как раз мне покоя не дает. Для всех тут стоящих мужиков спущенные штаны — признак чего-то сексуального. А для меня — в большей степени — скорее то, что пациент подготовился к внутрипопочной инъекции. (Я ж пока в педиатрии корячился насмотрелся на задницы, причем такие, которые о сексуальной стороне никак не говорили. Видели ли когда-нибудь детские ягодицы, в которые проведено несколько полных курсов инъекций — от витаминов до антибиотиков? То еще зрелище.)
А получил пациент полную обойму, причем хладнокровно выпущенную по ключевым точкам — в рот, чтоб не орал, в плечо, в колено, в живот. Как он еще после этого ухитрялся шевелиться — ума не приложу.
Может он и впрямь ее например хотел изнасиловать прямо в кабинете, на столе?
Или действительно муж какой-никакой?
Тогда почему Андрей так выглядит, словно ему жутковатый, но долгожданный подарок сделали?
— Точно? — Михайлов чует мою неуверенность. А откуда тут взяться уверенности — да те же омоновцы, глянув на наложенный по мошонке жгут, приплюснувший яички к туго перетянутому бедру при всем отсутствии у них следовательского образования не поверят ничему. Да, бывает такое, особенно у очень неопытных и невнимательных, когда напугавшись до усрачки жутким фонтаном крови из бедренной артерии одним махом прихватывают под жгут и мошонку. Но Надя не неопытный автолюбитель, кровотечения не было, да и на бедро не жгут кладут грамотные люди, а закрутку вертят… Вот окажется чертова Надька ревнивой сукой, а ее скажем бывший муж — невинной жертвой — так я буду прямым соучастником гадкого и тупого дела.
— Там же остался его друг. А кстати — кто это такие оба — двое? И пострадавший и этот… господинчик?
Михайлов стеклянно смотрит на меня.
— Из столицы. Весьма высокие гости. Перечислять титулы не берусь — там у меня их визитки лежат, так мелким текстом — на две страницы… Как минимум европейского значения птицы…
Еще интересней.
— Вот знаете — продолжает Михайлов — Больше всего я не люблю, когда делают из меня идиота. И сейчас у меня такое ощущение, что если и не все, то некоторые здесь именно этим и занимаются.
— Если уж признаваться — в тон ему отвечаю и я — то ситуация непонятная и идиотом тут я себя тоже чувствую.
— Не знаю, не знаю… Не пойму в чем тут штука — но вообще-то при тяжелораненом доктор как-то уместнее, чем тут на площади. А вы тут стоите, словно у вас в медпункте все как должно…
— Нечего мне там делать.
— С чего бы? Я вот слыхал, что при ранениях положено оказывать помощь. А ребята сказали, что перевязки наложены на фу-фу… Типа — отвяжись.
Черти глазастые. Хотя тут и образования не надо, видно, что халтура, да еще и нарочитая какая-то. И то, что бинты уже пользованные заметить — тож ума большого не надо.
— Чего молчим?
— Ну, а что тут скажешь? Я ж сказал — чувствую себя идиотом.
Николаич-то с Андреем ушли, Надежду уведя с собой, а я тут с омоновцами, да с комендачами — как рак на мели. Хорошо темно, да в ушанке, а то светились бы у меня уши малиновым светом…
— Почему помощь оказана херово?
— Почему-почему… да потому что безнадежник он. В лучшем случае до завтра дотянет — ляпаю я.
— И потому вы там оставили второго? Запамятовали, где карантин находится? — Михайлов явно свирепеет.
Омоновцы пользуются случаем и ретируются по-английски.
Ситуация глупее не придумаешь. И что особенно противно в таком положении — прав Михайлов, будь он неладен — причем по всем пунктам. Набираю в легкие воздуха.
— Вы правы. Причем полностью. Я растерялся. Как скажете — так и будет. Командуйте, Петр Петрович.
— Тогда так — раненого в карантин, под присмотр, по протоколу. И тащите своими силами. И делаете это быстро. Прямо сейчас.
— Так этот второй вой поднимет!
— Ваши проблемы.
— Ну. Ладно.
Вызываю Сашу. Прошу взять кого в носильщики еще и придти в медпункт.
Михайлов сопровождает меня к медпункту. Смотрит нехорошо, разозлился видно мужик от наших непонятностей. Я бы и сам разозлился. Да я и разозлился, только вот предмет для злости не определить. За неимением такового злюсь на самого себя.
Упираемся в запертую дверь. Подливается масло в огонь. Михайлов пыхтит, как паровоз — вот — вот тронется.
Вспоминаю, что ключ у Николаича.
И тут как раз какие-то жалобные причитания за дверью сменяются воплем.
— Доигрались, ребятки! Обернулся ваш безнадежник!
В медпункте грохочет и орет.
— Такую дверь без лома не вынесешь, старая работа — замечает старший патруля.
На шум опять собирается куча народу. К счастью поспевает Саша, Серега и Андрей — с ключом, слава богу.
Саша, встав на колено, открывает дверь. В медпункте — погром. Но московский гость оказался не так прост — сориентировался в обстановке и зажал своего обернувшегося дружка в угол столом, да еще и кушеткой сверху прищемил. Голосит не уставая, но кушетку держит твердо. Дружок, как и положено новообратившемуся, вяло машет целой рукой, но дотянуться не может.
— Давай. Того что слева — говорит Серега Андрею.
— С удовольствием — почему-то отвечает тот и грохает одиночным.
Зомби с простреленной головой так и остается стоять, припертый в углу мебелью.