— Последнее — это о чем?
— Кавалев за заслуги перед Ичкерией стал кавалером Большой звезды ордена «Рыцарь Чести» Чеченской Республики Ичкерия — получил орден в 1997 году. Это как в 1942 году кого бы в Москве наградили Железным Крестом с дубовыми листьями.
— Не знал.
— Надьку не надо прессовать. Заслужил покойный за свои штучки не такое даже обхождение. Я бы его грохнул, да долго думал как да что… А он на нее как раз нарвался.
— А тебе он чем насолил?
— Лично мне? Да пустяк. Гарантировал лично своим честным словом безопасность четверых наших мальчишек раненых. Оставили их с санинструктором в «мирном» селе. Через день когда мы в село въехали — по нам влупили, сгорела БМП. Потом нашли и раненых — их помясничили с усердием. А потом полумертвых облили бензином. Ну и сожгли. Дружок мой там был.
Мы откатились и отработали по селу. Потом приехала охрененная комиссия — как мы посмели по «мирному селу» стрелять… А этот — укатил в Гаагу рассказывать о зверстве русской имперской военщины…
Мда…
— Надежда Николаевна! Должен признаться, что покойный и его дружки мне не пришлись по вкусу. Но стрельба в медпункте — это перебор по — любому. Рядом были люди, в том числе и патрули — вам достаточно было заорать и этого деятеля катали бы ногами по двору полчаса, если не больше. Поэтому я бы Вас попросил либо внятно объяснить, что там произошло, либо — если объяснений Вам давать по каким-либо причинам неохота — я буду настаивать на переводе Вас в Кронштадт.
— Вас не устраивает моя профессиональная деятельность?
— Ну, с этой точки зрения у меня никаких претензий нет. Просто по ряду причин я теперь не люблю работать с людьми, мотивы поведения которых мне не понятны.
— То есть Вы не верите в официально признанную версию произошедшего? — Надежда как-то хмуро улыбается.
— Да как Вам сказать… Есть конечно такой анекдотец, когда богобоязненная мамаша спрашивает дочку, что та будет делать, встретившись с насильником и когда дочка отвечает, что спустит с насильника штаны, а себе высоко задерет юбку — мамаша приходит в ужас. А дочка резонно спрашивает: «Но мама, кто будет бежать быстрее — я с задранным подолом или он — в спущенных штанах?»
Надежда реагирует на анекдот такой мимикой, что я быстро понимаю, что хватил через край и шуточки сейчас крайне неуместны.
— Ну, а говоря серьезно — меня очень смущает то, что Вы повели себя демонстративно. Вы не защищались — Вы карали. Обдуманно, с предельной жестокостью.
Я бы даже сказал — с женской жестокостью, которая мужскую, как правило, превосходит в разы. В отличие от остальных я прекрасно понимаю еще и то, что если б он на Вас напал — вы бы справились с этой гнилью и без оружия. Ну, или сделали бы в нем одну — две дыры.
Если у Вас были с ним старые счеты — то инъекцией — или максимум двумя — Вы спокойно уложили бы его. Он ведь сам пришел, ему какая-то медпомощь была нужна, принял бы уколы еще и с благодарностью. Вы грамотный специалист — и в условиях отсутствия патанатомического и судебномедицинского контроля могли бы сделать все, совершенно не афишируя. Даже его приятели бы не вякнули, повода бы не было. А тут…
— Вы настаиваете на объяснениях?
— Нет. Если Вы не хотите — не говорите. Но тогда работать Вам придется в Кронштадте. Или — если охотничья команда меня в этом не поддержит — а я вполне допускаю такой вариант — тогда я переберусь в Кронштадт.
— Даже вот так?
— Да. Так.
Дом бабки Арины как ни странно — тоже произвел впечатление незнакомого. Во всяком случае, на Виктора. Ирка же наоборот сориентировалась в момент. Пахло в доме больше керосином и скоро стало ясно, почему. Мало того, что попередвинута была вся мебель, словно тут слоны танцевали, так еще впридачу какой — то дурень из бабкиных родственников уронил керосиновую лампу — стекло разбилось вдрызг, а из перевернутого резервуара вытек и впитался в пол остаток керосина. Было керосина немного, но вонять невыразимо керосин умеет и в малых дозах.
Обругав бестолковых Арининых родичей, Ирка сбегала в сарай и притащила коротенькую лестницу. Витя и не знал, что его супруга знает бабкины тайнички. Оказалось — знает.
Скоро она притащила три запасные стекла для той лампы, которая валялась на полу, связку запасных фитилей и отдельно — пакет из пожелтевшей бумаги. Оказалось к той жестяной штуковине, бывшей повседневной лампой для Арины, имелась и добавка — ни разу не пользованная лампа — со стеклянным голубоватым резервуаром, и латунной головкой. Фитилей к ней (а они были шире других) оказалось всего пяток. И ламповых стекол — всего два. Бабка, оказывается, берегла эту лампу «на праздник». Но так ни разу и не попользовала.
— Толку-то. Керосину — то нет. Да и этот вытек.
— Да должен быть керосин. Пошли!
Керосин и вправду нашелся — в мятом десятилитровом бидоне и здорово ржавой канистре. Была еще одна — но она стояла открыто и ее видно прибрали к рукам. А эти — спрятаны за дровами и остались незамеченными.
Виктор наклонился, поднять жестяной резервуар с головкой, и заметил на полу какие-то блики. Присмотревшись, он понял, что это играет свет из окошка, неплотно забитого досками — на мельчайших металлических шариках. И было таких шариков много.
— Что за фигня? — удивился Виктор и потыкал тонкой щепочкой в один из шариков. Тот послушно перекатился в сторону, наткнулся на другой такой же и слился с ним. Пихаемые Витей шарики послушно и как-то радостно сливались друг с другом, как оттаявшие части жидкого Терминатора.
— Тут ртути до фигища на полу — безрадостно проинформировал Витя свою подругу.
Та подошла, посмотрела, потом почему-то стала осматривать стену напротив.
— Ты чего?
— У Арины тут термометр висел обалденный, ртутный, ртуть в такой спирали была. Начала того века, «городской» как она его называла. Ага, вот на полу осколки. Разбили, черти полосатые…
— Да плевать, откуда ртуть. Ноги надо уносить, отравимся.
— Брось, токо начали. Давай, я ее соберу в банку, сколько удастся — а там останется мало — разберемся.
Виктор открыл окно, посбивав доски, стало светлее. Пока Ирка корячилась на полу, сгребая капли, Виктор старательно вспоминал, что он о ртути помнит. Помнил он мало — что если ртуть выпить, то ничего не будет, а вот пары — ядовиты. Вот насколько ядовиты и какие признаки — этого он не помнил.
— О чем задумался?
— Оборону тут держать сложно. И кто угодно в дом залезет. Хоть через веранду, хоть через дверь, хоть через сарай или подпол…
— Сортир забыл. Через выгребную яму — тоже можно. Но, во-первых, тут немноголюдно и раньше было, а во-вторых, оружия у нас на табун медведей хватит. Кстати — подпол надо проверить — у Арины там еще банки были. С соседского дома 17 трехлитровок. Да литровок два десятка — Аринины если есть — и вполне нам на тушенку хватит. О, вспомнила — у бабки еще лаврушки куча была.
И Ирина действительно притащила жестяную коробку, от которой остро пахло лавровым листом. Мешок с тяжелой, отсыревшей солью. Упаковку спичек — целую и початую. Потом почему-то очень обрадовалась, откопав в груде тряпок у раскрытого шкафа деревянную шкатулищу с разномастными пуговицами и огорчилась, не найдя на привычном месте древнюю зингеровскую швейную машинку. Зато нашла нитки и иголки.
— Кто про что, а вшивый про баню! Пуговицы-то тебе на кой ляд сдались, а?
— Мы ж по твоему решению с людьми в контакт не входим, да? Значит, сорок лет живем в лесу. Одежду треплем. Молнии тебе 40 лет прослужат? Шить прорехи на пальцах будешь? Или как молнии через лет пять — шесть поклинит — деревяшки вместо пуговок понашиваем? К слову, дорогой — презервативов у тебя тоже не вагон. Как насчет детишек?
— Ну, сосок у тебя, пеленок всяких там распашонок и памперсов тоже нет!
— Адам с Евой без памперсов обходились.
— Так они ж не одни были.
— Как не одни? Одни! Они ж первые люди были вообще!