Винсент долго смотрит на страницу, его темные глаза бегают по строчкам.
— На самом деле чертовски круто, — говорит он.
Надеюсь, это не сарказм.
— Думаешь?
— Да. Я наконец-то понял, почему ты выбрала такую специальность. Помимо всех перспектив высокооплачиваемой работы, очевидно, — Винсент фыркает. — Ты определенно могла бы преподавать на уровне колледжа, если бы захотела. Возможно, это получится лучше, чем у моего профессора. Я был у него в рабочее время на прошлой неделе. Пустая трата времени.
— Дай угадаю, — говорю я. — Пожилой белый мужчина?
— Ричард Уилсон. Думаю, ему под шестьдесят.
— Так и знала, — я откидываюсь на спинку стула и закидываю одну ногу на другую. — Я ходила почти на все его занятия на первом курсе, но преподавание было ужасным. Честно говоря, ты мог бы получить ту же интерпретацию, которую я только что дала тебе из нескольких поисковых запросов в Google. Как и говорила в библиотеке… — я отвожу от него взгляд. Следующие несколько слов выходят слегка сдавленными. — Фишка большинства стихов в контексте. Это как разговор с человеком. Чем больше ты знаешь о том, откуда те берутся, тем легче их понять.
Винсент тоже откидывается на спинку стула и мгновение изучает меня.
— Ты всегда была большим любителем чтения?
— О, да. У меня было трудное начало, поставили диагноз дислексия10, когда училась в первом классе, поэтому потребовалось потратить немного больше времени на учебу, чем большинству детей в моем классе. Но тогда я была ненасытна. Родители водили меня в публичную библиотеку два раза в неделю, потому что каждые несколько дней я превышала лимит в школьной библиотеке.
— Черт.
Я чувствую, как горят щеки. Затем, поскольку я склонна к излишней откровенности, говорю:
— Легко так много читать, когда ты застенчивый ребенок. На самом деле, у меня не было друзей до окончания средней школы. И даже тогда в основном ими становились люди, с которыми я сидела рядом в классе. Книги всегда были важной частью моей личной и социальной жизни.
Винсент наклоняет голову.
— Не говори, что ты ещё и пишешь?
— Пытаюсь. У меня это получается не так хорошо, как хотелось бы. Но в этом семестре я записалась на мастер-класс по творческому письму, так что скрестим пальцы и будем молиться, что это поможет. Профессор замечательный. Он написал около двадцати пяти научно-фантастических романов, так что не слишком зациклен на жанровой фантастике, что я ценю. Иногда трудно быть увлеченным любовным романом в море академических кругов и укоренившегося женоненавистничества, которое наводит на мысль, что жанр каким-то образом менее важен и менее достоин похвалы, чем художественная литература.
Винсент кивает.
— Большинство преподавателей английского языка в этой школе — чопорные белые парни, вроде старого доброго Ричарда или здесь хорошее сочетание женщин и небелых преподавателей? Я мало что знаю о Клементе, кроме своей специальности.
— На самом деле, на кафедре много молодых женщин. И по крайней мере треть профессоров, которые у меня были, открытые ЛГБТК+.
Затем, вопреки здравому смыслу, я спрашиваю:
— А какая у тебя специальность?
— Биология человека.
Я морщу нос.
— Ой, фу.
— Я же говорил. Английский никогда не был моим коньком.
— Подожди минутку. Я думала, ты ненавидишь запоминание. Разве в биологии не все к нему сводится?
Он пожимает плечами.
— Это запоминается лучше, чем поэзия. Материал имеет больше смысла — может быть, потому, что я играю в баскетбол с семи или восьми лет, поэтому всегда много думал о человеческой анатомии и то, как устроены тела.
Я тоже много думаю о том, как устроены тела.
Я качаю головой.
— Ты ботаник.
Винсент запрокидывает голову и издает удивленный лающий смешок. Это звучит восхитительно.
— Что? Тебя не волнует митоз?
— Я бы лучше пошла на занятия к Ричарду, мать его, Уилсону.
Винсент снова смеется и я так горжусь собой за то, что вытянула из него этот звук, что приходится сжать губы, пытаясь сдержать самодовольную улыбку. Я ерзаю на стуле, сначала скрещивая, а затем сгибая ноги. Взгляд Винсента опускается и останавливается на моих обнаженных бедрах — на правом теперь красуется большой розовый овал, где оно было зажато под левым, — и смех застревает у Винсента в горле.