Когда я поднимаю взгляд на лицо Винсента, выражение смягчается, но он пытается разыграть это так, словно я только что не заставила содрогнуться все его тело одним легким прикосновением.
— Ты в порядке? — спрашиваю я так самодовольно, что вроде как ненавижу себя за это.
— В норме, — невозмутимо отвечает он.
Но когда я протягиваю руку и провожу подушечкой указательного пальца по головке члена, легко, как перышко, исследуя, Винсент сбрасывает маску хладнокровия и собранности, шипя так, словно обжегся.
— В тот раз я едва прикоснулась!
— Я прекрасно это понимаю, — говорит он сквозь стиснутые зубы. — Забудь о прелюдии, хорошо? Я уже настолько тверд, что это причиняет боль. Ты можешь просто…
Он многозначительно указывает на свою эрекцию.
Поскольку мне вроде как нравится наблюдать, как он корчится, я спрашиваю:
— Просто что?
Его глаза вспыхивают.
— Оближи его.
В этой команде есть некоторая резкость, намек на лопнувшее терпение, которая заставляет ни на что не обращать внимания. Но я не собираюсь показывать Винсенту, насколько мне это понравилось, потому что знаю: так и будет. Я пытаюсь усмирить его.
Итак, я наклоняюсь вперед и облизываю одну быструю, нежную полоску по всей длине, от основания до головки. Винсент издает тихое ворчание, но остается совершенно неподвижным. Я облизываю еще одну полоску, на этот раз чуть медленнее и с чуть большим нажимом, запоминая ощущение горячей кожи на языке и молясь, чтобы моя долговременная память сохранила это воспоминание в целости.
И затем, наконец, набираюсь смелости обхватить рукой член.
Я сразу же чувствую себя ребенком в детском зоопарке. Это совершенно абсурдная метафора, о которой я не буду сейчас думать, потому что последнее, что хочу сделать с этим милым мальчиком — это смеяться ему в промежность, пока держу член. Винсент накрывает мою руку своей. Я убеждена, что он прочитал мои мысли и решил, что время игр закончилось, но потом понимаю, что он не пытается остановить меня. Лишь показывает, насколько сильно хочет, чтобы я его обхватила.
Он просит сжать крепко. Действительно крепко. И когда использует мою руку, чтобы одним медленным движением двигать вверх-вниз по скользкому от слюны стволу, это грубее, чем я бы осмелилась. Я смотрю на него широко раскрытыми глазами.
— Разве не больно?
Его губы дергаются.
— Ты не сломаешь его, Холидей.
Он произносит мою фамилию так, словно это ласкательное слово, и там — на карнизе любимого книжного магазина, с членом Винсента Найта в руке — я получаю главное жизненное откровение.
Я больше не боюсь задавать глупые вопросы или выставлять себя глупой.
Я не позволю страху опозориться или заставить упустить то, что я действительно хочу сделать, например, напиться с Ниной и Харпер, или написать собственный любовный роман, или сделать минет парню, на котором полностью помешана. Это я даю волю нервам. Это я учусь откладывать гордость в сторону, ради нас обоих и напоминаю себе, что это Винсент. Он удручающе хорош в том, чтобы обличать меня в дерьме и нажимать на кнопки, но не собирается целенаправленно заставлять чувствовать стыд за то, что я делаю что-то странное или неправильное.
Итак, я крепко сжимаю его и один раз встряхиваю рукой, как он показывал.
В груди Винсента раздается одобрительный гул.
— Умничка.
Когда поднимаю взгляд, то обнаруживаю, что Винсент наблюдает за мной сквозь густые ресницы пьяными от желания глазами. Беззастенчивая признательность на его лице поражает, как рюмка текилы с верхней полки Нины, скользящая по горлу и разливающаяся внизу живота — сплошное тепло.
— Я много думала об этом, — признаюсь я шепотом. — О тебе.
— Я думаю о тебе все гребаное время, — говорит Винсент. — Вчера у меня был экзамен по химии, Кендалл. Я даже не занимался. Не мог. Я все думал о том, каким серьезным становится твой голос, когда читаешь стихи, и как морщится твой нос, когда злишься на меня, и какая ты на вкус.
Что-то сжимается в груди.
Это делает меня смелее. Я позволяю руке блуждать по твердым мышцам его бедер; по напряженным мышцам брюшного пресса; по нежной дорожке темных волос, которая начинается чуть ниже пупка и переходит в мягкую поросль у основания члена. Он резко вдыхает, когда костяшки пальцев касаются яиц. Я на мгновение испытываю стыд из-за того, что причинила ему боль — потому что все, что я знаю, насчет яичек, так это то, что ты не должен ходить вокруг да около и шлепать по ним, но Винсент протягивает руку, чтобы погладить меня по волосам.