В этот раз он услышал, как по комнате что-то движется и подумал, вдруг, о том, чем же занимается его отец целыми днями и неделями. Он вспомнил, что за последний месяц не видел отца нигде, кроме как в кресле, а за последнюю неделю не видел его и вовсе, так как не было видно вообще ничего. А ведь человеку нужно когда-нибудь спать, да и просто справлять естественные потребности организма.
Уходя сегодня из дома, Тимми оставил главную входную дверь незапертой. Ту, что с замазанным глазком — специально для нас. Засов, держащий ее изнутри, задвинут лишь немного — ровно настолько, чтобы, слегка подергав за дверь, мы смогли спокойно войти вовнутрь, не привлекая ничьего внимания, — сказал Генри.
К этому моменту мы как раз уже подошли к парадному подъезду дома и стояли теперь как раз перед той дверью, о которой только что говорил Генри. Дом возвышался над нами как огромная черная скала и напоминал страшное уродливое лицо. Даже не лицо, а человеческий череп. Два окна на верхнем этаже выглядели как две безжизненные черные глазницы. Совершенно черные и, казалось, бездонные.
Тем временем Генри продолжал свой рассказ, решив, видимо, непременно закончить его, прежде чем мы войдем в дом:
— Только через минуту глаза его привыкли к темноте, и он, к своему ужасу, смог увидеть какую-то огромную серую глыбу, отдаленно напоминающую своими очертаниями человеческое тело. Это нечто ползло по полу, оставляя за собой скользкий серый след. Это почти бесформенная отвратительная куча подползла к стене и из нее показался какой-то выступ, напоминающий человеческую руку или что-то вроде человеческой руки. Эта рука оторвала от стены доску, за которой было что-то вроде тайника, и вытащила оттуда кошку, — тут Генри сделал небольшую паузу.
И я и Берти пританцовывали на месте от холода и с силой хлопали ладонями одна об другую, чтобы хоть как-то согреться, но ни один из нас не испытывал особенно сильного желания войти вовнутрь.
— Это была дохлая кошка, — продолжил Генри. — Дохлая разлагающаяся кошка. Она была совершенно окоченевшая и раздутая от гниения… Почти вся она была покрыта мелкими белыми кишащими червями…
— Хватит, Генри! — взмолился Верти. — Ради Бога, перестань пожалуйста!
— Он вытащил ее и съел на глазах у мальчика…
От этих слов меня сразу же чуть не вырвало и мне стоило больших усилий сдержать рвотный спазм.
— Вот тогда-то Тимми как раз и убежал, — мягко закончил Генри.
— Я думаю, что не смогу подняться туда, — послышался голос Берти.
Генри ничего не сказал на это, только пристально посмотрел на него, на меня и снова на него.
— Думая, что нам, все-таки стоит подняться, — наконец, проговорил он. — В конце концов, мы просто должны занести Ричи его пиво, за которое он уже заплатил.
Берти замолчал, и все мы медленно поднялись по ступеням к парадной двери и, как только мы открыли ее, в нос нам ударил сильный запах гниения.
Вы никогда не бывали, случайно, жарким летним днем на овощехранилище, где сгнила большая партия яблок? Запах, могу вас уверить, не из приятных — очень тяжелый и резкий, буквально обжигает слизистую носа. Так вот здесь было еще хуже, только здесь это был не совсем запах гниения — это был запах разложения, который невозможно перепутать ни с чем другим — так называемый трупный запах.
В холле первого этажа был только один источник света — слабенькая, едва горящая лампочка на стене, которая еле-еле освещала лестницу, ведущую наверх, в зловещую темноту.
Генри поставил свою тележку у стены и достал из нее коробку с пивом, а я попробовал нажать на выключатель у лестницы, чтобы включить освещение второго этажа, как я и думал, у меня из этого ничего не вышло.
— Давай-ка лучше я понесу пиво, — послышался дрожащий голос Берти, — а ты лучше приготовь-ка свой пистолет.
Генри не возражал. Он вытащил его из кармана, снял с предохранителя, и мы медленно двинулись вверх по лестнице — впереди Генри, за ним — я, сзади нес коробку с пивом Берти. Поднявшись на второй этаж, мы почувствовали, что запах, и без того не из самых приятных, стал еще более отвратительным и сильным. Это был уже не запах, а настоящее Зловоние.
Я вспомнил, как однажды, когда я жил одно время в Леванте, у меня была собака по кличке Рекс. Довольно безмозглый был пес и всегда очень неосторожно переходил дорогу. Однажды, когда я был на службе, он попал таки под машину и целый день, умирая, пролежал на обочине дороги с вывернутыми наружу кишками. А погода стояла очень жаркая. Боже, что за запах был от них, когда я, возвращаясь вечером домой, увидел бедного Рекса! Он разлагался буквально заживо! Спасти его было уже невозможно и мне оставалось только одно — прикончить его и избавить этим его от мучений. Сейчас запах был почти таким же, только намного сильнее — запах разлагающегося мяса, пораженного личинками мух, грязный, отвратительный запах тухлятины.
— Господи, как же соседи все это терпят? — пораженно воскликнул я.
— Какие соседи? — странно улыбнувшись, обернулся ко мне Генри и указал кивком головы на толстый покров пыли, равномерно лежащий решительно на всем вокруг.
— Кто, интересно, владелец этого дома, — поинтересовался Берти, поставив коробку с пивом на стойку перил на конце лестничного пролета и переводя дыхание. — Гэйтью, кажется? Странно, как он до сих пор не выселил отсюда этого вонючку?
— Кто его выселит, инвалида? — усмехнулся над ним Генри. — Ты, что ли?
Берти промолчал.
Мы двинулись, наконец, по третьему пролету — самому узкому и крутому из всех. Здесь было намного теплее, чем внизу. Где-то громко шипела и булькала батарея парового отопления. Смрад здесь был настолько ужасным, что от него все переворачивалось внутри.
На третьем этаже был небольшой коридор, в конце которого виднелась дверь с глазком — дверь Ричи Гринэдайна…
Верти тихо вскрикнул и прошептал:
— Смотрите-ка, что это у нас под ногами?
Я посмотрел на пол и увидел небольшие лужицы какого-то непонятного слизистого и вязкого вещества. Пол был застлан ковром, но в тех местах, где были лужи, он был ими полностью съеден до самого пола.
Генри шагнул в сторону двери, и мы двинулись вслед за ним. Не видел, чем в тот момент занимался Берти, я же тщательно вытирал подошвы ботинок об чистые участки ковра. Генри вел себя очень решительно. Он поднял пистолет и громко постучал его рукояткой в дверь.
— Ричи! — крикнул и по его голосу никак нельзя было сказать, что он чего-нибудь боится, хотя лицо его было смертельно бледным. — Это я, Генри Памэли из НОЧНОЙ СОВЫ. Принес тебе пиво.
Никакой реакции из-за двери не было, наверное, целую минуту. И вдруг раздался голос:
— Где Тимми? Где мой мальчишка?
Услышав этот голос, я чуть не убежал от страха. Это был совершенно нечеловеческий голос. Это был какой-то странный низкий булькающий звук, похожий на то, как если бы кто-то с трудом произносил слова, забив себе рот полу-жидким жиром.
— Он в моем магазине, — ответил Генри. — Я оставил его там, чтобы жена хоть покормила его по-нормальному. Ведь он отощал у тебя как бездомная кошка.
За дверью опять воцарилась тишина и через минуту-другую послышались ужасные хлюпающие звуки, как будто бы кто-то шел в резиновых сапогах по вязкой слякоти. И вдруг этот страшный голос послышался прямо по другую сторону двери.
— Приоткрой немного дверь и поставь пиво у порога, — пробулькал голос. — Потяни за ручку сам — я не могу этого сделать.
— Одну минутку, Ричи, ты можешь сказать, что с тобой случилось? — спросил Генри.
— Не будем об этом, — резко ответил голос и в нем послышалась злобная угроза. — Просто приоткрой дверь, втолкни мне сюда пиво и уходи!
— Слушай, Ричи, а может, тебе еще дохлых кошек принести? — спросил, нервно улыбаясь Генри, но голос его был не особенно веселым. Дуло пистолета смотрело теперь не вверх, а прямо на дверь.
Неожиданно в моей памяти всплыли три события, взволновавшие недавно всю округу. О том же самом, наверное, подумали в тот момент и оба мои спутника. Недавно, как раз в течение трех последних недель, в нашем городке бесследно пропали три молоденькие девушки и какой-то пожилой служащий Армии спасения. Их исчезновение было покрыто мраком тайны — никто, включая их ближайших родственников и друзей, ничего не слышал о том, что они собирались куда-нибудь уезжать, и никто не имел ни малейшего представления о том, где они могут находиться. Все поиски их были безрезультатны… От этих мрачных мыслей смрад разложения сразу как бы удвоился.