Густав потряс головой и крепко прикрыл глаза ладонями, водрузив локти на столешницу.
- Что с тобой, добрый человек?
- Ничего...
- Ведь у тебя болит голова. Ещё несильно, но чем дольше будет длиться эта ночь, тем сильнее станет боль. Не лучше ли тебе вернуться в свою уютную караулку и вздремнуть там? Так уж и быть, я скоротаю часы до рассвета в одиночестве.
Что-то звякнуло.
Густав отнял ладони. От давления зрение восстановилось не сразу. Свет факела расплывался, сменяя окрас с жёлтого на алый, в котором проскакивали гнилостные зелёные всполохи. Запах серы щекотал ноздри. А мрак за кругом огня колыхался всё отчётливее, будто там натянули бархатные занавеси, и кто-то перемещался за ними. Цитадель и город, земля и небо - всё затерялось во мраке, было проглочено им. Они же были погребены глубоко, может в самой преисподней. Только они двое и разделяющая их решётка. Узник и его сторож.
Сидящий на лежаке человек нагнулся к полу, как если бы что-то поднял. Одежды его колыхнулись складками гигантских крыл.
Выпучив глаза, Густав уставился на Илию. Тот всё также находился к нему в пол оборота, и нечто жуткое делалось с невидимой половиной его лица. Проходящие по ней судороги теперь отзывались дёрганьем и на видимой половине. Из-под растянутых в ухмылке губ влажно блеснули зубы. По коже узника стекали капли пота, он тоже дышал с присвистом.
- А ну-ка, повернись ко мне, - рявкнул Густав, вскакивая с кресла. Он весь взмок от духоты, превратившей всегда прохладный подвал в подобие бани. - Что там у тебя происходит - я хочу это видеть?
- Хочешь видеть? Хочешь, чтобы я показал тебе чудо?
- Повернись ко мне лицом!
Илия неспешно повернулся.
Свет от двух ламп порождал целый сонм размытых теней, но его вполне хватало, чтобы различать обстановку вокруг. Почему же тогда вторая половина лица узника так и оставалась во мраке? Линия раздела проходила точно по переносице. Густав видел судороги и словно бы вздутия, что проявлялись на правой освещённой половине лица Илии. Видел сияющий среди черноты глаз-изумруд на тёмной половине. Чернота эта походила на уголь, вдруг понял сторож. На обожжённую головню, вытащенную из адского пламени. Он разглядел ещё курящийся над ней дымок, ноздрей коснулся мерзкий и в то же время притягательный запах горелого мяса.
- Ты это видишь? - вопросил Илия. - Видишь ЧУДО?.. Ты - ублюдочный, заплывший жиром, алчный трус. Ведь видишь. Я знаю, что видишь!
Узник подошёл и взялся за прутья решётки одной рукой. Вторую он держал за спиной. Плечи его сгорбились, видимая щека ввалилась, скула над ней заострилась, как если бы он долгое время голодал. Волосы истончились как паутина. Илия в очередной раз ухмыльнулся, обескровленные губы расползлись в стороны, открыв частокол белоснежных клыков.
- Упырь... Кровосос!
- Ты увидел, - кивнул Илия. - Да... И теперь я выпью тебя, добрый человек. Но сначала я явлю тебе ещё одно чудо.
Густав хотел крикнуть, что не надо ему никаких чудес. Язык прилип к пересохшей гортани, из горла выдавилось лишь скотское мычание. Он упал обратно в кресло, даже не взглянув на месте ли оно.
Илия показал из-за спины свою вторую руку. На раскрытой ладони лежал ключ. Густав без труда узнал его, ведь это был ключ от камеры, в которой сидел узник. Он ещё таращился на ключ, а его пальцы уже ощупывали карман куртки и содержимое, что покоилось в нём. Ключ был на месте, но ключ был и у Илии.
"Вот для чего он совался к замку", - краем мысли подумал Густав, в то время как большая часть его разума лишь безмолвно наблюдала за манипуляциями узника.
А Илия просунул руки меж прутьев решётки, ключ на ощупь стал искать замочную скважину. Попал он в неё не сразу. Некоторое усилие и ключ провернулся в замке. Отделявшая их дверь с тихим скрежетом, разнёсшимся в тиши подвала подобно детскому плачу, отварилась.
Илия толкнул её ногой - выход для него был свободен.
- Ты не сбежал, - произнёс он. - Я предлагал тебе это. Но ты, глупец, предпочёл остаться и поглумиться надо мной. Если бы ты сам отпер дверь или смотался куда подальше, ты бы спасся... Теперь поздно.
"Бежать! - взывало сознание. - Ничего ещё не поздно!"
Вот только мышцы Густава словно бы разом утратили всякую силу. Единственное на что его хватило, это привстать навстречу монстру. Он не замечал, как его рука шарила у пояса в поисках дубинки. Без помощи сознания делала она это не с той стороны. Рука касалась ножен с кинжалом, что был бы сейчас даже уместнее, но она искала дубинку и потому кинжал не замечался.
Илия переступил порог камеры. За какие-то мгновения иссохшийся до состояния мумии узник походил теперь на ходячего мертвеца - кем он и являлся! Упырь протянул тощую, обзавёдшуюся внушительными когтями руку в направлении сторожа. Смрадный серный дух исходил от него, вызывая тошноту, сжимая желудок и выдавливая обратно наверх его содержимое. Густав сглотнул едкую желчь.
- Я тебя выпью, - прошипел упырь, облизавшись языком, вынырнувшим бледным слизнем из щели его рта и вновь скрывшимся в ней. - Глупый человечишка.
Голос Илии отдавался в ушах Густава. Его остекленевший взгляд приковывал к себе, парализуя волю. Упырь приближался, а он торчал как соляной столб, словно только и ждущий, когда ему разорвут шею и жадно присосутся к хлынувшему потоку крови. Полузвериная рожа... эти обвислые губы, не способные скрыть выпирающих клыков... птичья согбенность хребта и сутулость плеч... хилость похожих на сухие ветви конечностей... змеиное шипение... вонь нужника... нечистая, отвратная всему человеческому мерзость.
Слепая рука искала дубинку, искала и не находила...
А тьма вокруг них клубилась и наблюдала, ожидая развязки. Ожидая брызг и густеющих луж на подвальном полу, обглоданных частей тела, что обнаружат лишь утром, воплей страдания и хлюпанья насыщения. В этой тьме что-то перемещалось и повизгивало тонким от нетерпения голоском. Тьма жила, она предвкушала, она тоже была против него. Отсветы ламп расплывались в её мареве погребальными огнями.