— О, да, много раз.
— И рылся в ее вещах, когда ее не было дома. Я хорошо знаю, что делают молодые быки.
По меньшей мере двадцать запачканных павлиньих перьев чахли в кольцах бронзовой чернильницы. Орхидея выбрала одно и сморщила нос.
— Я могу очинить его, если ты хочешь. — Шелк вынул пенал.
— Да? Спасибо. — Повернувшись на табурете, она протянула ему перо. — Ты когда-нибудь пробовал надеть ее трусики?
Шелк, удивленный, оторвал взгляд от пера:
— Нет. Никогда даже не думал об этом. Но, да, однажды я открыл ящик и посмотрел в него. Я почувствовал, что это плохо, и на следующий день сказал ей об этом. У тебя есть что-нибудь, куда можно высыпать стружку?
— Не беспокойся об этом. У тебя была милая мама, а? Она еще жива?
Шелк покачал головой:
— Ты предпочитаешь широкий кончик? — Орхидея не ответила, и он, посмотрев на растрепанное и неряшливое перо перед собой, решил дать ему такой. Широкий кончик использует больше чернил, но она, похоже, не против; к тому же широкие кончики служат дольше.
— Моя умерла, когда я была еще маленькой. Мне кажется, что она была очень милой, но я не слишком хорошо помню ее. Когда люди умирают, патера, могут ли они, если захотят, вернуться обратно и увидеть тех, о ком беспокоятся?
— Это зависит от того, что ты понимаешь под словом увидеть. — Узким лезвием своего перочинного ножа с длинной рукояткой Шелк соскоблил с кончика еще одну белесую полоску. Он привык к гусиным и вороньим перьям; это было больше любого из них.
— Поговорить с людьми. Побыть у них какое-то время или просто дать им увидеть себя.
— Нет, — сказал Шелк.
— Просто нет? Почему?
— Запрещено Гиераксом. — Он вернул Орхидее перо и с треском захлопнул пенал. — Иначе живые жили бы под управлением мертвых, опять и опять повторяя их ошибки.
— Я всегда спрашивала себя, почему она никогда не приходит посмотреть на меня, — сказала Орхидея. — Ты знаешь, я годами не вспоминала о ней, а сейчас, когда я думаю об Элодее, я надеюсь, что Гиеракс разрешит ей пару раз прийти, чтобы я смогла опять увидеть ее. Сядь на кровать, патера. Ты заставляешь меня нервничать.
Шелк, неохотно, пригладил канареечного цвета простыню и уселся.
— Минуту назад ты сказал «двадцать карт». Готова поспорить, что это достаточно дешево.
— Да, похороны будут скромными, — согласился Шелк, — но, безусловно, не жалкими.
— Хорошо, а что, если будет пятьдесят? Что она получит дополнительно?
— Боги! — Он задумался. — Я не могу быть абсолютно уверен. Более лучшую жертву. Намного лучший гроб. Цветы. Похоронные дроги с драпировками. Возможно…
— Я дам тебе сотню, — объявила Орхидея. — Это заставит меня почувствовать себя лучше. Сотня карт, и все самое лучшее. — Орхидея погрузила перо в чернила.
Шелк открыл рот, потом закрыл его и убрал пенал.
— И ты можешь сказать, что я — ее мать. Я хочу, чтобы ты сказал это. Как ты называешь ту штуку в мантейоне, с которой говорят?
— Амбион.
— Верно. Я никогда не говорила об этом здесь, потому что — мы обе знали — другие девочки начали бы говорить всякое о ней и мне, за нашими спинами. Но ты скажешь им завтра. С амбиона. И высечешь на ее камне.
— Сделаю, — кивнул Шелк.
Размашистыми взмахами пера Орхидея выписала чек.
— Завтра, верно? Когда?
— Я думаю, в одиннадцать.
— Я там буду. — Лицо Орхидеи опять затвердело. — Мы все там будем.
Шелк все еще тряс головой, когда закрывал за собой дверь Орхидеи. Синель ждала снаружи; он спросил себя, подслушивала ли она, и если да, то сколько услышала.
— Ты хотел поговорить со мной? — спросила Синель.
— Не здесь.
— Я ждала в своей комнате. Ты не пришел, и я пришла сюда, посмотреть, что происходит.
— Конечно. — Он все еще держал в руке чек Орхидеи на сто карт; он сложил его и убрал в карман сутаны. — Я сказал тебе, что буду у тебя через несколько минут, верно? Боюсь, мне потребовалось намного больше времени. Я могу только извиниться.
— Ты все еще хочешь поговорить со мной в моей комнате?
Шелк поколебался, потом кивнул:
— Мы должны поговорить наедине, я бы хотел узнать, где она находится.
Глава одиннадцатая
Вызванная
— Орхидея живет в комнатах прежнего владельца дома и его жены, — объяснила Синель. — Их дети занимали соседние комнаты, далее располагались высшие слуги, а потом служанки, как мне кажется. Я на полпути, на внутренней стороне. Не так плохо.