Половина бывшего мантейона была превращена в маленький театр.
— Старое Окно все еще там, — объяснила Синель, указывая на него. — Сейчас оно вроде как задник сцены, и мы всегда закрываем его занавесом. Там четыре или пять занавесов, мне кажется. Во всяком случае, когда мы заходим за Окно, чтобы вытереть пыль, там на полу много всяких кишок и еще больше свисает из него.
Шелк на мгновенье остолбенел и только потом сообразил, что «кишки» — на самом деле священные кабели.
— Я понял, — сказал он, — но то, что ты описала, может быть очень опасным. Кто-нибудь пострадал?
— Однажды одна девчонка упала со сцены и сломала руку, но она была пьяна в дупель.
— Да, сила Паса на самом деле ушла из этого места. И неудивительно. Очень хорошо. — Он положил свою сумку и триптих на сидения. — Спасибо тебе, Синель. Ты можешь уйти, если хочешь, хотя я бы предпочел, чтобы ты осталась и приняла участие в экзорцизме.
— Если ты хочешь, я останусь, патера. Ничего, если я перехвачу чего-нибудь?
— Конечно.
Он посмотрел, как она идет, потом за ней захлопнулась дверь во двор. Упоминание о еде напомнило ему не только о том, что он отдал птице сыр, которым собирался пообедать, но и о жареных помидорах. Без сомнения, Синель пойдет в кондитерскую на той стороне улицы. Он пожал плечами и открыл сумку, решив отвлечь внимание от еды.
Однако в доме вроде бы есть кухня; если Кровь еще не ел, вполне возможно, что, когда экзорцизм закончится, он пригласит его пообедать. Сколько времени прошло с того момента, как он сидел под смоковницей и глядел, как майтера Роза ест свежие булочки? Несколько часов, не меньше, но он не сумел позавтракать с ней; так она его наказала.
— Я не буду есть, — прошептал он себе, вынимая стеклянные лампы и маленький пузырек с маслом, — пока кто-нибудь не пригласит меня; тогда и только тогда я буду свободен от этого обета. О Могучая Сфингс, надежда в испытаниях! Услышь меня сейчас.
Возможно, Орхидея захочет поговорить с ним о приготовлениях к завтрашней церемонии; судя по ее внешности (и это, напомнил он себе, возможно, очень несправедливо), она ест часто и хорошо. Она легко могла бы заказать чашу с виноградом или блюдо персиковых оладий…
Главным образом для того, чтобы отвлечься от еды, он крикнул:
— Ты здесь, Мукор? Ты слышишь меня?
Никакого ответа.
— Видишь ли, я знаю, что ты здесь. Ты следуешь за мной, как ты и сказала прошлой ночью. Этим утром ты вселилась в отца Ворсянки — я узнал твое лицо. Это ты пила ее кровь? А днем я опять узнал твое лицо, в бедной Элодее.
Он подождал, но никто не прошептал ему в ухо, и ничей голос, за исключением его собственного, не отразился от голых стен из коркамня.
— Скажи что-нибудь!
Покинутый мантейон наполнило гробовое молчание.
— Прошлой ночью в этом доме кричала женщина, и именно тогда, когда я был в поплавке — слишком вовремя для простой случайности. Бесовка здесь, потому что я здесь — и эта бесовка ты, Мукор. Я не понимаю, как ты делаешь то, что ты делаешь, но я знаю, что это делаешь ты.
Стеклянные лампы были обернуты тряпками. Развернув одну, он заметил то, что почти могло быть мертвенной усмешкой черепа Мукор. Неся в каждой руке по лампе, он прихромал на сцену, чтобы более внимательно посмотреть на раскрашенный холст — это и было, предположительно, то, что Синель назвала задним занавесом.
Сцена представляла собой грубую насмешку над знаменитой картиной Лихниса «Пас на троне». Здесь Пас имел не только две головы, но и два эрегированных члена; бог сжимал рукой каждый из них. Прямо перед ним верующие занимались всеми извращениями, о которых Шелк слышал, и еще несколькими, совершенно неизвестными ему. В оригинальной картине два талоса Паса, могучие механизмы странного, но приятного сливочно-желтого цвета, работали над витком, сажая священный ракитник за троном Паса. Здесь талосы были снабжены непристойными боевыми таранами, а цветущее священное дерево было заменено на гигантский фаллос. Громадные тусклые лица святого Паса глядели на зрителей злобно и с вожделением.
Аккуратно установив синие лампы на краю сцены, Шелк достал из-под туники азот Гиацинт. Ему хотелось искромсать вдоль и поперек ненавистную вещь, но тогда он уничтожил бы то, что могло остаться от Священного Окна, находившегося за ней. Шелк нажал на демона и хирургически точным ударом из стороны в сторону разрезал верхушку раскрашенного холста. Мерзкая картина с грохотом упала на сцену, подняв облако пыли.
Кровь появился в то время, когда он устанавливал триптих перед пустым темным лицом Окна. Обетные лампы уже горели перед заброшенным Окном, лучи их яркого пламени, прямые, как мечи, били вверх, вылетая из-под синего стекла; на всех четырех углах сцены стояли кадила, из которых поднимались вверх узкие бледные столбы сладкого дыма.