Майтера Роза фыркнула, и майтера Мята опять опустила глаза.
— Я говорил с ним прошлым вечером, майтера, очень поздно.
— В самом деле, патера?
Шелк кивнул:
— Но я забыл кое-что рассказать тебе. В тот же вечер я видел его раньше и исповедовал его. Он пытается, совершенно искренне, исправить свою жизнь.
Майтера Мята опять посмотрела вверх, в ее взгляде сверкнула глубокая благодарность.
— Это поистине великолепно, патера!
— Да, верно; и в большой степени это заслуга твоя и патеры Щука, а потом уже моя. И я хотел сказать, майтера, что, когда я в последний раз говорил с ним, он уверил меня, что сегодня придет сюда. Если он это действительно сделает, то, я уверен, он захочет отдать дань уважения тебе.
Он подождал, пока она подтвердит его слова. Но нет, она сидела, сложив руки и опустив глаза.
— Пожалуйста, скажи ему, что я очень хочу увидеть его. Попроси его подождать меня, если он сможет. Сомневаюсь, что он придет до ужина. И если я не вернусь, скажи ему, что я буду так быстро, как только возможно.
Намазав жирное желтое масло на еще одну золотистую булочку, майтера Роза сказала:
— Прошлым вечером ты ушел раньше, чем Рог закончил работать на своего отца. Я скажу ему, чтобы он тоже подождал.
— Я уверен, что ты так и сделаешь, майтера. Спасибо вам обеим. — Шелк встал и скривился, когда слишком сильно наступил на сломанную щиколотку. Для обряда экзорцизма ему понадобятся Хресмологические Писания из мантейона и изображения богов — особенно Паса и Сциллы; и, конечно, Сфингс, как покровительницы дня. Мысль напомнила ему, что он не закончил молитву к ней; вряд ли так можно заслужить ее милость.
Он возьмет триптих, который ему дала мать; тогда, возможно, ее молитвы смогут последовать за ним. Пока он вновь тяжело поднимался по лестнице, уже ощущая щиколотку примерно так, как перед визитом Журавля, он думал о том, что его учили иметь дело только с теми бесами, которые не существуют. Он вспомнил, как содрогнулся, когда понял, что патера Щука верит в них и с грубоватой гордостью говорит о своих попытках изгнать их.
Еще не дойдя до конца лестницы, он уже пожалел, что оставил трость Крови в селлариуме. Сев на кровать, он размотал совершенно холодную на ощупь повязку. Он бросил ее в стену, так сильно, как только смог, и заново наложил, потом снял обувь и надел чистые носки.
Он должен встретиться с Кровью в желтом доме на Ламповой улице. С Кровью может прийти Мускус — или кто-нибудь такой же плохой, как Мускус. Шелк свернул триптих, положил его в обитый сукном ящик из тика, застегнул пряжки и выдвинул складную ручку. Это, а еще Писания, которые он возьмет перед выходом; гаммадион Паса уже на шее, четки в кармане. Будет благоразумно взять святую лампу, масло и еще кое-что. Рассмотрев и отвергнув полдюжины возможностей, он все-таки взял ключ, лежавший под кувшином для воды.
С молодой орлицей на защищенной рукавицей левой руке, Мускус стоял на мокрых белых плитах у фонтана Сциллы, голова гордо поднята, спина прямее, чем у любого гвардейца. Он оглянулся; все они смотрели на него из глубокой тени портика: Кровь, советник Лемур, его кузен — советник Лори, комиссар Мошка и еще полдюжины остальных. Мускус мысленно потряс стаканчик с костями.
Орлица была приучена сидеть на запястье и брать приманку. Она знала его голос и научилась связывать его с пищей. Когда снимут ее клобучок, она увидит фонтан и текущую воду там, где текущей воды практически не осталось. Пришло время научить ее летать — но этому он не может научить никакую птицу. Орлица вернется к доске с приманкой… или нет. Время бросать кости.
Через плеск фонтана донесся приглушенный голос Крови: «Не торопи его».
Кто-то спросил, чего он ждет. Он вздохнул, зная, что не может откладывать дальше. Не может задержать мгновение, после которого, возможно, никогда больше не увидит принадлежащую ему птицу.
Небо было пусто или казалось таким, небоземли спрятались за бесконечным ослепляющим сиянием солнца. Летуны, даже если они и летали где-то недалеко, тоже были невидимы. Далекие поля, видневшиеся над верхушками деревьев по ту сторону стены, изгибались вверх, в небо, исчезая в голубой дымке. Озеро Лимна казалось кусочком зеркала, вставленного в виток, и напоминало безвкусное украшение в дешевой картинной раме.
Время бросать.
Как будто зная, что должно произойти, юная орлица зашевелилась. Мускус кивнул себе.
— Вернись ко мне, — прошептал он. — Вернись ко мне.
И потом, как если бы кто-нибудь (какой-то вмешавшийся бог или сумасшедшая дочь Крови) управлял ею, правая рука пошла вверх. По собственной воле она схватила украшенный багровыми перьями клобучок и сдернула его. Юная орлица подняла крылья, как будто собиралась взлететь, потом опять сложила их. Возможно, он должен был надеть маску. Если сейчас орлица клюнет его в лицо и не убьет, шрам останется на всю жизнь; но гордость не разрешала ему поступать так.