— Как ты узнал? — спросила Орхидея.
Он прихромал обратно к своему стулу.
— Что-то не то с этим местом, открыть окна недостаточно. Или, во всяком случае, одно. — Желая прочистить нос, он вынул свой носовой платок, увидел на нем кровь Элодеи и быстро убрал его обратно.
— Как ты узнал, патера?
— Кто-нибудь из других знает? Или, по меньшей мере, кто-нибудь из гостей?
Лицо Орхидеи, которым она все еще не могла управлять, исказилось от странных нервных подергиваний.
— Некоторые, вероятно, догадываются. Не думаю, что она сказала кому-нибудь, и я не обращалась с ней лучше, чем с другими. — Орхидея глотнула воздух. — Хуже, всякий раз, когда это было возможно. Я заставила ее помогать себе и всегда кричала на нее.
— Я не собираюсь спрашивать, как это произошло — это не мое дело.
— Спасибо, патера. — Голос Орхидеи прозвучал так, как будто она действительно имела это в виду. — Ее забрал отец. Я не могла, тогда. Но он сказал… он сказал…
— Ты не обязана говорить мне, — повторил Шелк.
Она не услышала.
— Ты знаешь, что потом я нашла ее на улице? Ей было тринадцать, но она сказала, что ей пятнадцать, и я ей поверила. Я не знала, что это она. — Орхидея засмеялась, и ее смех был хуже, чем слезы.
— Нет никакой необходимости так мучить себя.
— Я не мучаю. Я хотела рассказать кому-нибудь об этом с тех пор, как Сфингс была детенышем. Ты уже знаешь, и это не причинит никому вреда. Кроме того, она… она…
— Ушла, — предложил Шелк.
Орхидея покачала головой:
— Умерла. Последняя из оставшихся в живых, и больше у меня никого не будет. Ты знаешь, как работают заведения вроде этого, патера?
— Нет, и, полагаю, я должен знать.
— Очень похоже на пансион. Но в некоторых заведениях к девочкам относятся как в Аламбрере. Они даже не могут выйти на улицу, и у них отбирают все деньги. Я сама была в таком месте почти два года.
— Я очень рад, что тебе удалось убежать оттуда.
Орхидея опять покачала головой:
— Нет. Я заболела, и меня вышвырнули на улицу — и это было самое лучшее, что когда-либо случалось со мной. И то, что я хочу сказать, патера, — здесь я действую совсем иначе. Мои девочки снимают свои комнаты, и они могут уйти в любой момент. Только одно они не могут делать — обслуживать быка бесплатно. Ты меня понимаешь?
— Не уверен, — признался Шелк.
— Они, если им хочется, могут встречаться с ним в городе. Но если они привели его сюда, то он обязан заплатить дому. Как и те, кто приходит сюда просто посмотреть. Сегодня вечером придут, может быть, человек пятьдесят или сто. Они заплатят дому, и тогда мы покажем им всех незанятых девочек, в большом зале на нижнем этаже.
— Предположим, что я прихожу в дом, — медленно сказал Шелк. — Одетый не так, как сейчас, а в обычную одежду. И я хочу конкретную женщину.
— Синель.
Шелк покачал головой:
— Нет, другую.
— Как насчет Мак? Маленькая, хорошенькая, черноволосая.
— Хорошо, — сказал Шелк. — Предположим, я хочу Мак, а она не хочет вести меня в свою комнату?
— Тогда она не обязана, — целомудренно сказала Орхидея, — и тебе придется выбрать кого-то другого. Но если она будет делать такое слишком часто, я ее выгоню.
— Понимаю.
— Но она не откажет, патера. Не тебе. Она прыгнет на тебя. И все эти девушки тоже.
Орхидея улыбнулась, и Шелк, пораженный царапинами на ее щеках, захотел избить Кровь. Он почувствовал азот Гиацинт под туникой — и отбросил эту мысль подальше.
Орхидея заметила и неправильно истолковала выражение его лица; ее улыбка исчезла.
— Я не закончила рассказывать тебе об Элодее, патера. Я расскажу тебе и о ней, хорошо?
— Конечно, если хочешь, — сказал Шелк.
— Я нашла ее на улице, как и сказала тебе. Иногда я такое делаю, просто хожу по улицам и смотрю по сторонам, если у меня есть пустая комната. Она сказала, что ее зовут Ель — из них трудно выбить настоящее имя — и что ей пятнадцать, и меня это не задело. Просто никак.
— Понимаю, — сказал Шелк.
— Кто-то разукрасил ей циферблат, понимаешь, что я имею в виду? И я сказала ей, послушай, у меня живет много девушек, и никто не касается их даже пальцем. Пойдем со мной, и мы дадим тебе хорошую горячую еду и свободу, а потом ты посмотришь. И она сказала, что у нее нет денег на съем, а я ответила, что в первый месяц я не буду брать с нее деньги. Я всегда говорю так.
И вот однажды, после того, как она пробыла здесь почти год, она заявила, что не пойдет в большой зал. Я сказала, что это неправильно, и она ответила, что пришел ее отец, и что он делал с ней всякие вещи, когда она была маленькой, и что именно от него она убежала. Ты знаешь, что я имею в виду, патера?