Он поднял голову. Белка, Ползет по ветке, как ленивец. Ей прыгать положено, а она… Ну-ка, для прыти!
Он поднял короткую палочку, не целясь, бросил. Палка ударилась о ветку дерева и отскочила. Секунду спустя и белка свалилась в траву. Ах, незадача!
Он подошел к месту падения. Что же ты, бедолага…
Меж узловатых, выбухающих из земли корней лежал полуразложившийся беличий трупик, весь облепленный мухами. Жук-могильщик деловито полз по мордочке. А где та, с дерева? Ведь не может же быть…
Он поискал еще. Ничего.
Ничего.
Ладно. Как протекает иммунодефицитный синдром у зверей? Как и у людей. Болеют. Гниют заживо. Вот и белка.
Он искал наукообразное объяснение для душевного покоя. Следовательно, он не спокоен? Пожалуй, да. И это не привычная, повседневная тревога, с которой кто теперь не живет. Нечто новое.
Близость болота становилась явственнее и каждым шагом. И сапоги не спасут.
Он остановился.
А, собственно говоря, зачем ему куда-то идти? Да еще в болото?
Вокруг — сумрачное молчание. Назад пора.
Невдалеке послышался хруст, что-то ворочалось в кустах, там, где угадывалось болото. Кабаны здесь водятся. Кабанья купалка? Интересно посмотреть. Но в другой раз. Такие секачи встречаются — ну!
Петров развернулся, стараясь не торопиться. Треск нарастал, приближаясь.
Он оглянулся — верхушки кустов шевелились. Ноги сами заспешили. Что его так тянет сюда — не знающего местность, безоружного? Кабана и пуля не сразу берет.
Выйдя из леса, он вновь прислушался. Никто за ним не гонится, может, и не кабан то вовсе, а бобры заповедные. Или одичавшие собаки.
Дом встретил его огнем электрической лампочки.
12
Чай из новой пачки был не лучше прежнего. Петров рассматривал чаинки на дне стакана, гадая, как можно добиться такого гадкого сочетания — сухих виноградных листьев и чайных палочек. По листьям, усыпавшим дорожку, кто-то спешил. Рано облетать листья стали.
— Доктор, доктор, вас в сельсовет зовут, телефонный разговор будет, — женщину он определенно видел. На осмотре, где же еще. Холецистит, гастрит…
— Спасибо, что позвали.
— Не за что. Там карточки сейчас дают, так меня без очереди пустили, чтобы я позвала вас.
У сельсовета толпилось человек тридцать, да внутри…
— Заходите, заходите, Виктор Платонович! — Агафья Тихоновна оторвалась от гроссбуха. — Из области звонили, вас спрашивали. Сказали, перезвонят скоро. У нас комнатка есть, там и подождать можно. Здесь сейчас базар настоящий, карточки на квартал раздаем, — она провела его мимо ждавших в коридоре людей в крохотную, стол, стул и телефон, комнатку. — Параллельный аппарат. А я пойду мучиться.
За тонкой дверью слышен был ее голос:
— В очередь, в очередь! Все успеете, не волнуйтесь!
Телефон — старый, высокий, эбонитовый, — молчал.
— Аверьянова!
— Что придется на карточки? — голос дребезжащий, старческий.
— Узнаем, погоди.
— Папирос бы… Курить культурно хочется…
— Тебе, как участнику войны дадут.
— Как в прошлый раз — три пачки на месяц?
— Не баре, самосадом перебьемся.
— Мне восьмой десяток. Культуры хочу!
Стук двери.
— Что дали?
— Что и раньше… — женский голос, покорный в безысходности.
— Востряков, — кликнули очередного.
— Дожили! В войну легче было!
— молчи, много ты о войне знаешь! Потерял глаз, так и знаток великий?
— Знаток, не бойся. Ты много навоевал, лишнюю пачку «Примы». А хоть с кем воевал-то, соображаешь?
— С кем, с кем… Я три войны прошел — с финнами, с Гитлером и в Маньчжурии…
— С Гитлером, говоришь? А что с ним, с Гитлером, стало, знаешь?
— Отравился, вроде. Отравился, и сожгли его.
— Вот, вот, сожгли. Дружок мой, он шофером в органах служил, говорит, что в пятьдесят шестом перевозил Гитлера. Поправился тот, раздобрел, усы сбрил, а все равно узнал. В специальный санаторий перевозил, под Калининградом. С Гитлером двое были, капитаны. То ли стерегли, то ли охраняли.
— Обознался твой дружок. Где он Гитлера видел-то, в кино или карикатуры смотрел.
— В плен наши взяли его, Гитлера. Секретно. Тайны какие знал, или еще зачем.
— Брехня!
— Я дружку тогда тоже не поверил. А через неделю дружок сгинул напрочь, с семьей. Он не мне одному рассказывал про это. Вот и призадумался я…