Помню, когда я в первый раз привез своего старикана, он как глянул на то, что уже было готово, так прямо закипел от злости. Пока я крутился возле них, выполняя обязанности то шофера, то лакея, мне довелось урывками слышать их разговор, и очень скоро я стал побаиваться, как бы мистера Константина не хватил удар.
— Вы все сделали совсем не так, как я велел! — кричал он. — И потратили слишком много денег. Слишком много! Мы так не договаривались. Выходит, дом обойдется мне куда дороже, чем я рассчитывал?
— Совершенно верно, — ответил Сэнтоникс. — Но деньги для того и существуют, чтобы их тратить.
— Еще чего! Тратить! Вы не имеете права выходить за рамки определенной мною суммы, понятно?
— Тогда у вас не будет такого дома, какой вы хотите, — сказал Сэнтоникс. — Только я знаю, что именно вы хотите. И строю дом, который вам нужен. И мы с вами оба это знаем. Бросьте скряжничать и препираться. Вам нужен роскошный дом, и вы его получите — будете потом показывать друзьям, которые умрут от зависти. Я берусь строить далеко не всем, я вам об этом уже говорил. Мне важны не только деньги, но и творческое удовлетворение. Ваш дом не будет похож на другие дома.
— Это ужасно! Ужасно!
— О нет. Ужасно то, что вы сами не знаете, чего хотите. По крайней мере, такое создается впечатление. На самом же деле вы знаете, чего хотите, и просто не можете представить. Не видите этого. А я — вижу. Я всегда понимаю, что люди ищут и что они хотят. У вас есть чутье на красоту. Эту красоту я вам и подарю.
Он говорил, а я стоял рядом и слушал. И понемногу тоже начинал видеть, каким необычным будет этот дом, который строился среди сосен на берегу моря. Его окна вопреки обыкновению выходили не на море, а на просвет между горами, на крошечный кусочек неба. Это было странно, непривычно и прекрасно.
Когда я не был занят, Сэнтоникс иногда со мной заговаривал.
— Я строю дома только тем, кому пожелаю.
— То есть богатым, хотите сказать?
— Но людям небогатым строительство дома не по карману. Однако деньги меня интересуют постольку поскольку. Мои клиенты должны быть состоятельными, потому что дома, которые я строю, стоят недешево. Сам по себе дом еще ничто. Ему нужна оправа, которая не менее существенна, чем сам дом. Красивый камень, рубин или изумруд, — это всего лишь красивый камень. Он ничего собой не представляет, ибо, пока нет оправы, он не может служить украшением. Но и оправа должна быть достойна прекрасного камня. Дому такой оправой служит ландшафт, окружающая его природа, которая, пока существует сама по себе, ничего собой не представляет. Но как только в нее вписывается дом, она становится оправой для редкостного брильянта. — Он посмотрел на меня и рассмеялся. — Понятно?
— Не очень, — признался я. — И тем не менее.., по-моему, я кое-что понимаю.
— Вполне возможно. — В его глазах появилось любопытство.
Мы еще раз ездили на Ривьеру. К тому времени строительство дома было уже почти завершено. Не буду его описывать, потому что вряд ли мне это по силам, могу только сказать, что в нем было.., нечто особенное, и был он прекрасен, это я понял. Этим домом можно было гордиться, показывать людям, жить в нем с любимым человеком. И вдруг в один прекрасный день Сэнтоникс сказал мне:
— Знаете, вам я, пожалуй, согласился бы построить дом. Мне кажется, я знаю, какой дом вам хотелось бы иметь.
Я покачал головой и честно признался:
— Я и сам этого не знаю.
— Вы, может, и не знаете, зато я знаю. — И добавил:
— Жаль, что у вас нет денег.
— И никогда не будет, — сказал я.
— Это еще неизвестно, — откликнулся Сэнтоникс. — Рожденный в бедности отнюдь не всегда остается бедняком навсегда. Деньги — странная штука. Они идут к тому, кто их сильнее хочет.
— Чтобы разбогатеть, мне не хватает ума, — вздохнул я.
— Честолюбия вам не хватает — вот в чем беда. Вообще-то оно у вас есть, но пока еще не проснулось.
— Что ж, — отозвался я, — в таком случае, как только я его разбужу и накоплю денег, я приеду к вам и попрошу построить мне дом.
— К сожалению, я не могу ждать… — вздохнул он. — Не могу позволить себе пребывать в ожидании. Мне отпущен короткий срок. Еще один-два дома, не больше. Никому не хочется умирать молодым, но порой приходится… Ладно, все это пустые разговоры.
— Значит, мне нужно побыстрее разбудить свое честолюбие.
— Не стоит, — сказал Сэнтоникс. — Вы человек здоровый, живется вам весело. Зачем же что-то менять?
— Да если бы даже и захотел, ничего бы не вышло, — с грустью отозвался я.
В ту пору я именно так и считал. Но мне нравилось, как я живу, а жил я, повторяю, весело, и здоровье у меня было отменное. Я часто возил людей, у которых водились деньги, заработанные тяжким трудом, а вместе с ними заработаны язва желудка, грудная жаба[2] и многое другое. Я же сам отнюдь не собирался перенапрягаться. Конечно, старался работать не хуже других, но не более того. И честолюбия у меня не было, или, во всяком случае, так мне казалось. Зато у Сэнтоникса же честолюбия, по-моему, было в избытке. Оно и заставляло его проектировать и строить дома, делать эскизы и многое другое, для меня непостижимое.., а заодно и забирало у него все физические силы. Он вообще был не слишком вынослив от природы. Порой мне приходила в голову несуразная мысль, что он просто загоняет себя в могилу этой своей бесконечной работой, в которой выкладывается на всю катушку. Я же работать не хотел — вот и все. Я работу презирал, совершенно ею не дорожил. Считал, что ничего хуже работы человечество не изобрело.
О Сэнтониксе я думал довольно часто. Он занимал мои мысли, пожалуй, больше остальных моих знакомых. Странная вещь — человеческая память. Уж очень она избирательна. Человек помнит то, что хочет помнить. Сэнтоникс и дом, построенный им на Ривьере, та картина в лавке на Бонд-стрит, руины старого особняка под названием «Тауэрс» и рассказ о Цыганском подворье — все это я отлично запомнил! Еще я хорошо помнил девушек, с которыми встречался, и поездку за границу, куда возил клиентов. Клиенты же были все одинаковы — скучные. Они Всегда останавливались в одних и тех же отелях и заказывали одни и те же безвкусные диетические блюда.
Меня по-прежнему не покидало странное ощущение, словно ожидание чего-то особенного, какого-то предложения или события. Не знаю, как получше описать это ощущение. Наверное, на самом деле я искал свою единственную — я имею в виду не просто добропорядочную девушку, на которой можно было бы жениться и которая пришлась бы по вкусу моей матери, дяде Джошуа и кое-кому из моих приятелей. Но в ту пору я еще ничего не смыслил в любви. Зато недурно разбирался в сексе. Как, впрочем, и все мои ровесники. Мы слишком много об этом говорили, слишком много слышали, а потому принимали все эти откровения чересчур всерьез. Мы — я и мои приятели — понятия не имели, что это такое — когда приходит любовь. Мы были молоды и полны сил, мы глазели на встречных девушек, оценивая их фигуры, ножки, взгляды, брошенные на нас, и думали про себя: «Согласится или нет? Стоит ли тратить время?» И чем больше девушек бывало у меня в постели, тем больше я хвастался. Чем большим молодцом меня считали друзья, тем большим молодцом я считал себя сам.
Я и не подозревал, что все мои подвиги не имеют ничего общего с любовью. Наверное, рано или поздно прозрение приходит к каждому — и наступает внезапно. И ты уже не думаешь, как бывало: «Эта малышка, пожалуй, мне подходит… Она должна стать моей». Я, по крайней мере, испытывал совсем иное чувство. Я и понятия не имел, что это произойдет так стремительно. Что я сразу пойму: «Вот девушка, которой я принадлежу. Я в ее власти. Полностью и навсегда». Нет, мне и в голову не приходило, что так получится. Один старый комик вроде бы часто повторял такую шутку: «Ко мне однажды уже приходила любовь. Я почувствую, что она вот-вот заявится снова, срочно сбегу куда-нибудь подальше». То же самое и со мной. Если бы я знал, если бы я только мог знать, к чему все это приведет, я бы тоже сбежал! Если бы, конечно, был умнее!
2