На стоящую работенку я устроился. По-моему, удачно, хотя специфику моей службы родители горячо не одобрили. Как же! Инженер, все такое и вдруг — в госстрахе! Впрочем, в госстрах я устроился инженером. Оценивать, насколько та или иная машина пострадала в аварии. Чем я руководствовался в своем выборе? Естественно, соображениями меркантильными. Доходы мои высчитывались таким образом: зарплата — но это муть — и все остальное, что приносило умелое обнаружение повреждений скрытого характера. Обнаружение обусловливалось субъективным фактором взаимопонимания между клиентом и мной, но так как взаимопонимание существовало постоянно, возможность заработать еще несколько зарплат без особенных нервных и физических перегрузок у меня определенно была. В душе же новой своей профессией я был не удовлетворен. Виделась мне в ней ущербность и суетность, но тем не менее ничего иного делать не оставалось. Мне, как и Михаилу, жаждалось пошлого, мещанского, но остро необходимого: квартиры, машины и разного барахла.
До упора набив чемодан трухлявыми произведениями живописи, позаимствованными у Михаила, и уложив между ними бутылку «Пшенич-ной», я отправился к Олегу. В мастерскую. Дверь мне открыл бородатый мужи-к с помятой, тоскливой физиономией, в драной рубахе навыпуск; тренировочные штаны с лампасами, красная повязка на лбу… Узнать в этом типе того мальчика-брюнетика с полными щечками, кто лет десять назад сидел со мной за партой, было затруднительно.
Расположились за столом, заляпанным высохшими кляксами краски. Я извлек бутылку. По тому, как оживились глаза давнего моего товарища, открылось, что на вопрос полечиться-отравиться ответ у него неизменно положительный. Рядом с «Пшеничной» тут же возникли пук черемши, огромная сиреневая луковица, хлеб и плавленые сырки. Слепые глаза каких-то бюстов с классическими носами безучастно следили изо всех углов за нашими приготовлениями.
— Ну, доволен ли ты своим пребыванием… в мире? — вытягивая зубами серединку из стебля черемши, спросил Олег низким, простуженным голосом. На полном серьезе спросил.
— Устроился вот на работу, — поделился я. — В госстрах. По автомобилям. Оценивать…
— Суета эти машины, — отозвался мой друг и крепче затянул узел странной своей повязки на затылке. Пояснил: — Насморк.
При чем тут насморк и эта тряпка на голове, я не понял, но промолчал. Выпили. Затем приступили к осмотру досок.
— Иконы старые, — монотонно констатировал Олег. — Кажется, интересные. Но надо чистить. — Он вытащил из заднего кармана штанов очки, надел их, выжидающе уставившись на меня. Оба стекла в очках были треснуты.
— Старик, — задушевно начал я. — Ты — единственная надежда.
— Питать надежды… — произнес он пусто. — суетно и опасно. — И снял очки.
Я насторожился, не узнавая своего друга. Были в нем некие ощутимые отклонения. Чувствовалось это в манерах, в интонации, в неподвижном взгляде глаз с бешено-спокойными зрачками…
— Ну так… вот. — продолжил я обтекаемо. — И сколько же… тут будет… с меня?
Олег задумался. Глубоко, аж лицо отвердело В итоге сказал так:
— Работы много. Но мы друзья. Поставишь мне символическую бутылку…
— Символический ящик поставлю!
— Двойной ковчег, — взяв одну из икон, озадачился он. И умолк, всматриваясь в черноту доски. Потом заявил: — Религия слабых.
Во всяких церковных вопросах я разбираюсь не так, чтобы очень, но ради поддержания беседы и вообще в силу зарождающегося профессионального интереса полюбопытствовал: дескать, почему же слабых?
— А что Христос? — прозвучал горький ответ. — Прекрасная сказка для измученного человечества. Нет, вера в Мессию — вера изверившихся. Отчаявшихся. Лично мне ближе буддизм. Собственно, и тут есть, — он прищурился, кривя губу и закрыв глаз, — элемент непротивления, но секта дзен… Ну, давай… это… — указал на бутылку.
Мы вновь приложились и вновь закусили.
— Йога и дзен-буддизм! — провозгласил Олег. — Вот философия, вот мудрость. Представь океан. Что наша жизнь, а? Волны, его постоянно меняющаяся поверхность. А над нами и под нами две бездны. Понимаешь? — Он встал, выпятив живот в расстегнутой рубахе без половины полагающихся на ней пуговиц и зашагал вокруг меня, погруженный в раздумье. — Совершенно нет денег, — сказал неожиданно.
— А… — Я указал на скульптуры и занавешенные мешковиной мольберты.
— Жизнь во имя искусства, — сразу понял вопрос товарищ. — Авангард мой не ценится, а реализм у меня… да и не хочу! У тебя там нет… никаких моментов? В смысле никому там…
— Разве покрасить машину, — развел я руками. — Но пульверизатором, как понимаю, ты не владеешь…
И мы стали думать, как заработать деньги. Но предварительно я сходил в магазин за новой бутылкой.
— А если эту машину застраховать и… в столб? — мрачно вопросил приятель.
Я тут же объяснил, по какой причине подобное нерентабельно.
— А если посылку на тысячу застраховать, — не унимался он, — и… ну… с сухим льдом ее… например?
Идея показалась мне красивой, но, так как предполагала официальное расследование, достаточно скользкой.
Думали еще, разно и долго. В отступлениях мне было поведано кое-что о дзен-буддизме, об авангардизме, о спиритизме и парапсихологии. Рассказы друга о парапсихологии меня потрясли. При этом он клялся, что лично видел мужика, умеющего двигать стаканы усилием воли и наложением рук избавляющего расслабленных от насморков, астм и головных болей. Тут-то ко мне и пришла мыслишка… Заработать на этой самой психологии!
— Надо заработать… на телепатии! — сказал я.
— На псевдо?.. — уточнил Олег.
— Ес-стественно!
— Надо думать, — сказал мой друг и прямо со стула сполз на пол; лег, раскинув ноги в драных шлепанцах. — Гимнастика йогов, — пояснил, закрывая глаза. — Поза трупа. Представляешь птицей себя… орлом… парящим в небе. Ты… сиди.
Я сидел, размышляя. Товарищ мой явно тронулся на своих авангардистских штучках и всяких японо-китайских богах и религиях. Но это, в общем, меня не смущало. Во мне он вызывал грустный, болезненный интерес, какой обычно и вызывают всякие чудики, но, надо отдать должное, что, помимо всех своих вывихнутостей, кое в чем он мыслил ясно, здраво, с учетом многих жизненных тонкостей, и дело с ним можно было иметь вполне.
Минут через пятнадцать Олег, сморкаясь и с хрустом разгибая суставы, встал.
— Полет закончен? — спросил я — не без интереса, впрочем.
— Вот что, — осоловело глядя в угол, сказал он. — Идея есть. Ты приходишь… куда-нибудь. Ну, ресторан… компания. Заводишь разговор. Парапсихология. Телепатия. Скептики, конечно. Ну, говоришь: есть знакомый, угадывает мысли на расстоянии. Не верят. Споришь. Сто рублей… Ну, вытаскиваешь колоду карт. Выбирайте. Тянут туза пик… к примеру. Ну, идешь к телефону, набираешь номер. Даешь трубку. Тот спрашивает: «Олега Сергеевича». Я говорю: «Да». Он: «У нас тут с вашим товарищем спор. Вы телепат…» Понимаешь? Я ломаюсь. Тот, естественно, настаивает: какую, мол, карту вытащил? Отвечаю: «Туз пик». Сто рублей. Ну, пополам.
— Ты чего? — не уяснил я. — В самом деле телепат? — И посмотрел растерянно на последнее полотно Олега — затоптанный окурок в масштабе один к пятидесяти. На полированном паркете.
— Я хочу достигнуть, — вдумчиво сказал Олег. — Йога дает много…
— Что-что?
— Путь к совершенству долог, но, когда он пройден, дух может стать свободным от тела…
— Это… когда помрешь, что ли? — спросил я, разбегаясь в мыслях.
— Да нет же, — расстроился Олег от моего непонимания. — Ты можешь покинуть свою оболочку… ну… на час, потом вернуться… Свобода, ясно? Дух твой неограничен в перемещениях по Вселенной. Звезды, луна… Космические корабли! Ха-ха… Как жалко и нелепо все! Есть два пути к познанию. Познание через моторы, бензин, лекарства, книги и углубление в себя, раскрытие в себе вселенской силы, чья мощь… Ракеты… хе! Что тело? — Он погладил себя по загорелому волосатому животу. — Кокон! А дух — это прекрасная бабочка, и, покидая тело, она делает нас свободными истинно! Тут есть неувязки с буддизмом…