— Ну так… насчет… — перебил я.
— А, — вспомнил Олег. — Значит, так. Олег Сергеевич — туз пик. Алексей Иванович — дама крестей. Короче, кого подзовешь к телефону. Отчество — масть, имя — карта.
В величайшем восхищении я потянулся к стакану, намереваясь произнести тост за светлую голову своего приятеля.
Но бутылка по каким-то мистическим причинам оказалась пуста.
МАРТ 198… г.
С маман я договорился сердечно и четко: сто пятьдесят рублей в месяц на жратву я даю, остальное мое. Та, простодушно ориентируясь на мою зарплату, просила вдвое меньше, но я проявил благородство, так что родители остались довольны. И папаня, расчувствовавшись, что ли, сказал, что в состоянии купить списанную из такси «Волгу» и считает, что «Победу» мне пора сменить на более приличный и современный аппарат. Я не протестовал. Единственное, что родителей смущало: мой новый гардероб, приобретенный через порочные связи Михаила. Гардероб включал в себя три пары штанов «Ли», замшевый лапсердак, десяток рубах явно капиталистического производства и также сундук типа «президент». Откуда, и что, и на какие деньги, я отмалчивался, хотя честнейший папаша, опутанный подозрениями, порывался прочесть мне нотацию. Но не удавалось: я пребывал в режиме крайней занятости и домой прикатывал где-то за полночь. Деньги благодаря работе на доходном месте появились, но с каждым днем их требовалось все больше и больше. Проблема кооператива рождала проблему мебели, мечталось о видеоаппарате, телефоне с памятью и так далее до бесконечности. Я понимал: предстоит напряженный, изматывающий труд! Мастерство друга своего Олега (кстати, систему «туз бубей — Иван Иванович» мы разучили с ним, как таблицу умножения), итак, мастерство его я оценил по достоинству после реставрации религиозной живописи. Из ничего, из черной, в пыль рассыпавшейся древесной трухи он воссоздал крепенькие, выгнутые дугой доски, сиявшие красками, лаком — будто только с конвейера.
Доски, перебинтованные туалетной бумагой, легко уместились в просторном чреве портфеля «президент». Тайное свидание с иностранным представителем готовил Михаил. Встречу после некоторых колебаний решено было провести в гостинице, куда под шумок мы попали, примкнув к составу какой-то делегации. Скажу по-честному, когда я отправлялся на это рандеву, то предварительно обожрался валерьянки и от мыслей, что в любой момент нас могут застукать на этакой аферище, потел хуже, чем в бане, хотя морозище выдался зверский, а делегацию мы караулили час. В гостинице более-менее успокоился. Посмотрелся в зеркало, пока гардеробщица бегала за номерком, — ничего прибарахлился: замшевый пиджачок, бабочка, очки-капли с золотистыми стеклами…
— К лифту! — шепнул Мишка и стукнул меня «президентом» под зад. — Красавчик. — Изысканностью манер он, стервец, не отличался никогда.
Я стукнул в нужную дверь. Руки у меня были противно-влажные. Хотелось домой, хотелось выпить на кухне чайку вприкуску с папашиной проповедью… Дверь открылась. На меня уставился лысый очкастый тип лет сорока — маленький, верткий, в потертых джинсах с бахромой и в футболке; на босых ногах — тапочки типа турецких, с загнутыми мысками; бородища лопатой; вообще волос на его физиономии было значительно больше, чем на голове.
— Мистер Кэмпбэлл? — спросил я с английским акцентом.
— Да, да… — Он высунул нос в коридор, шваркнул глазом в обе стороны и, убедившись, что коридор пуст, пропустил меня в комнату. Номерок был вполне сносный. Тахта, торшер, коврик, ваза с какими-то корявыми сучьями — икебана, что ли? — и два кресла столь завлекательной формы, что меня сразу же потянуло усесться в одно из них.
— Я… от нашего знакомого, — сказал я и как-то невольно закряхтел.
— Да, да, я знай… — Глазки у него невинно опустились. Чувствовалось, нервничал он не меньше моего, — все время дергал себя за пальцы, и они у него мерзко хрустели.
— Э… — Я покосился на портфель.
— Открыть, давай показать, — сказал он торопливо.
Я вытащил иконы, размотал бинты туалетной бумаги. Минут пять он обнюхивал доски, ковырял их когтем и изучал по-всякому, единственно на зуб не попробовал.
— Николя, — сказал он, ткнув в Николая-угодника волосатым кривым мизинцем.
— Точно, — подтвердил я задушевно. — Чудотворец. Семнадцатый сэнчери. Будем брать? Или как?
— Я хочу иметь большой разговор, — подумав, сказал он и спохватился — А вы не воровай эту штука? Икскьюз ми, но… я честный человек и скандал… Вы понимайт, да?
— Ес, сэр, — сказал я. — Как не понять. Вам крышка, нам крышка. Все очень даже понятно.
— Я не везу, — сказал Кэмпбэлл. — Другой человек… Но это есть секретный дело! — Он поднял палец. — И я имею разговор…
— Ну, — сказал я, — разговор разговором, но сначала дело. За каждую доску — пятьсот долларов. Века, сами понимаете — семнадцатый, восемнадцатый, древние; так что по-божески…
— Это кошмар… — Кэмпбэлл сел и протер очки штаниной висевших на спинке кровати брюк. — Я даю тысяча для все. Фор олл. Я не имей много. И разговор…
— Стоп, — сказал я. — Тут наш знакомый… В туалете на этаже… Миша. Надо посоветоваться.
— Оу, Миша? — заулыбался Кэмпбэлл.
— Туалет, — повторил я. И пошел звать Мишку.
Когда мы ввалились в номер, иконы уже как ветром сдуло, а на месте их лежала пачка серо-зеленых бумажек. Мистер Кэмпбэлл опять ломал себе пальцы.
— Мы согласны, — заявил я, сгребая «капусту» и усаживаясь, наконец, в желанное кресло. — Все олл райт.
— Я имей разговор, — шепотом откликнулся Кэмпбэлл, пожал Мишке руку и полез в холодильник, вытащив оттуда бутылку виски, две банки с ананасовым соком, сыр и консервы. — У нас есть бизнес. Вы можешь зарабатывай, и я можешь тоже. Я знай коллекционерз, очень богатая люди… — Виски он разлил в казенные рюмашки. — Я оставляй телефон свой дрюг… Вы — звонить и приезжай, он — отдавать деньги. Он честный человек, не дрожать от страха…
— Только с политикой мы не связываемся, — строго сказал Мишка и насупился. — Вы нас не впутывайте!
— Какой политик! — воскликнул Кэмпбэлл. — Я математик! Я бедный человек! Я тоже нужно деньги…
— Ну, выпьем, — сказал Мишка мрачно. Он думал.
— Но доставать тринадцать и интервал, да? — до восемнадцать век! — сказал Кэмпбэлл, записывая на клочке бумажки телефон. — Древ-ный вешч. Плохой не надо мазня.
— Ну ясно, — сказал Мишка, до краев наполняя рюмки. — Ежу понятно. Сделаем. Все путем…
— Это есть опасность! — сказал Кэмпбэлл и ловко опрокинул рюмку. Лысина его покраснела, очки сползли на нос. — Я тоже дрожать от страха. Если поймай, меня сюда не пускают. Я изучай топология. У вас колоссальный ученый. Но меня поймай и не приглашает никто. Вы не воровай икона! Я говорил с человек, и он знает: надо покушать у старуха и дедушка в деревня. За рубель. Или очень хорошо — водка. Мне в деревня нельзя. Виза. — Он подумал. — Я бедный человек… Моя мама — в госпиталь. И я имей девушка, но нет дом.
— Такая же ситуация, — подтвердил Мишка с грустью. — Жить негде. С родителями — сам понимаешь…
Кэмпбэлл его не слушал.
— У вас дешевый квартира, — говорил он, покачиваясь. — У нас дорогой дома. Моя девушка иметь родители… Это есть кошмар! Нет дом — нет ее. Надо пятьдесят тысяча долларз… — Он полез в бумажник, извлек фотографию какой-то девицы и дал нам оценить ее лик. Затем вновь выпил, и в голубых глазах его появилась ангельская мечтательность и просветленность. — У меня есть долг! Двенадцать тысяча долларз! Это есть кошмар! Если не отдать — тюрьма. Но моя мама болеть. Я делаю еще долг…
Я соболезнующе кивал, уминая анчоусы. Под виски они идут паршиво— словно одеколон с селедкой.
— Если вас… — Мишка для наглядности взял себя за шиворот, — то вы нас не знаете! А если нас… мы не знаем вас.
— Мы есть джентльмен! — выпятил впалую грудь Кэмпбэлл. — Очевидная поведение. — И, поразмыслив, сказал: — Большая опасность. Пой-маться нельзя… Но это жизнь! А вы? — обернулся ко мне. — Какая профессия? Художник?