— Дыру пробили!
— Не грусти, кореш, — сипло, с усмешечкой высказывается Эдуард. — Это — большое удобство. Теперь будешь талон на вешалку вместе со шляпой вешать, ха-ха-ха… — Жалости в этом человеке нет.
К рынку подъезжаем осторожно. Останавливаемся. Сидим, курим, мерзнем. Мнутся на ветру фигуры покупателей. Думаю: на этих нескольких гектарах земли, запруженных машинами, главенствуют лишь два нехитрых идеала: подороже продать и подешевле приобрести. Третьего не дано.
Наконец, стук в боковое оконце. Опускаю матовое от изморози стекло, и передо мной возникает обрюзгшее лицо со слезящимися от мороза поросячьими глазками.
— Клиент, — воздыхает Эдуард, пуская клуб табачного дыма.
Клиент одет в затасканную, с прорехами доху до пят и новенькую каракулевую шапку с огненно-рыжим кожаным верхом.
Производится осмотр машины, делается пробный круг и начинается торг. Я прошу три тысячи, на что звучит непреклонный отзыв только о двух с половиной. Эдик кричит, что это грабеж, и обзывает клиента по-всякому. Мишка тоже изображает возмущение. Между тем угасает пасмурный зимний день. Надо торопиться. Клиент готовится покинуть нашу компанию, но, когда рука его нащупывает ручку двери, я соглашаюсь.
— Но на бутылку, мужик, это обязан, — быстро говорит Эдик. — Святое дело!
Начинается лихорадка со снятием номеров, переговорами с оценщиком из комиссионного… Мишка забирает разницу и вместе с Эдиком отбывает в гараж. Часом позже, прилепив салидолом к ветровому стеклу табличку «транзит», новый хозяин «Победы» доставляет в гараж и меня, рассказывая по пути, что выращивает в степях арбузы и без машины ему погибель. На толстых, коротких пальцах его я замечаю три золотых перстня очень топорной работы. Но главное, что увесистых и внушающих. У ворот кооператива мы расстаемся. Смотрю на «Победу» до тех пор, пока она не скрывается за поворотом. Прощай, дед!
Вваливаюсь в душное, вонючее тепло гаража. Весь бокс занимает «Додж» — огромный, изрядно покореженный, но все равно ослепительно-шикарный своей массивностью, светло-зелеными стеклами, тяжелой, хромированной решеткой и шипованной резиной. На верстаке — закуска и прочее. Тут же общество: Эд и Мишка.
Пьем во имя проданной «Победы», за ремонт «Доджа» и за все хорошее уже без тостов. Когда Эдик выходит по нужде, Мишка, одной рукой утирая рот, другой достает из кармана пиджака конверт и бросает его на верстак. Доллары. За последнюю партию икон. Теперь Мишка занимается сбытом сам — ездит к здешнему резиденту мистера Кэмпбэлла. Ох, попухнем! Что касается моей доли — одна надежда: на относительную честность Михаила. Он, слава богу, не такой проходимец, как Эдик. Но тоже, по-моему…
На душе безотрадно. Вот оно, мое окружение. Жулики, спекулянты, валютчики, взяточники. Но ведь без них не заработаешь. Хочется, конечно, жизни, где каждый день — событие, большого дела, славы… Неужели все это для кого-то и не для меня?
Дома сажусь за стол, пусто смотрю в окно. Вспоминаю: а ведь раньше я писал стихи… Где они, эти рукописи? Выбросил? Скорее всего. А что, если попробовать? Если заняться этим делом всерьез? Прямо сейчас. Пересилить себя, заставить и написать. Вдруг на что-то способен?
Ну-с, стихотворение. О чем? Внизу, к подъезду, подъехал «Мерседес». Вот машина! Н-да… Сумятица образов, воспоминаний и, наконец, ощущение находки… Легкое, как прикосновение крыльев — беззвучных, мягким дуновением скользнувших возле виска и тут же пропавших. Завороженно смотрю в детство: июльский теплый лес, пыльная дорога, бирюзовое поле овса; раздвигая хлесткие ветви елок, выхожу на луг: стрекотание жизни в травах, лиловые грозди колокольчиков, парной запах хвои… Я упоен этой подлинной, зеленой жизнью и вдруг — внезапный, отрезвляющий диссонанс: туша мертвой коровы, разлагающаяся на пожелтелом от зловония пятаке травы… Ничего сюжетик. Так. Э… «Шел я…» Фу, ты… «…лесом, видел беса; бес картошечку варил». Это… так. «Лес. Влаги, жизни исполненный…» Стоп. Не описывать же эту корову? Ну гадость, что дальше? А потом корова. Ладно бы лось какой. А может, убитый герой? Занесло идиота! «Все живое прекрасно, и все мертвое чуждо живому…» Так-так, дружище… «Лес. И луг. И небес синева…» Понятно, синева, не серобуромалиновость. На фиг! Спать! Завтра за «Волгой» пилить в магазин, а еще на работу. Корова… Деятель!
АПРЕЛЬ 198… г.
Сделал ремонтик одной дамочке с деньгами, и завязалась случайная связь… Дамочка — вдовушка. Квартира в центре, «БМВ», антиквариат, видео, квадро, но дамочке под пятьдесят, и рожа у нее… Можно, конечно, продумать ситуацию и стать через годик вдовцом… Думаю. Страшно. И потом Ирочка из нашей конторы мне как-то симпатичнее. Однако сосредоточиться всерьез на данных вопросах по-прежнему мешают заботы текущие. В частности, приобретенная в комиссионке «Волга», представляющая собой готовый к переплавке лом: гниль, ржа, одно название, что машина. Когда с папаней ехали из магазина, я на всех парах перескочил через здоровую лужу, и папаню окатило грязью с головы до ног — в полу, прикрытая картонкой, обнаружилась огромная дырища. В общем, сплошное разочарование. Но тут возникла мыслишка… О том, как бесплатно сменить старую технику на новую… Короче, угон. Угнать, вварить панель с моим номером кузова, движок пока старый воткнуть, а все оставшееся сплавить налево.
Был я в гараже, сидел в яме, разбираясь в болезнях своей гнилухи, когда подкатил Михаил в новорожденной, только-только с завода, интуристовской «Волге» — клыкастой, чистенькой, асфальтового цвета, я перекосился, сравнив этот аппарат со своим. Из машины вышла девица в невзрачном пальтишке, розовой вязаной шапочке, очечках, с золотушным, испещренным родинками лицом.
— Моя невеста, — сказал Михаил. — Нина. — И я пожал ее костлявую, птичью лапку. Вот так да! Мишка — неглупый, жизнерадостный малый и выбрал такое горе от ума. Пойми душу человеческую и тайну любви…
Нина эта, вжав головенку в воротничок кошачий, как цуцик, торчала в «Волге» и читала книженцию, а мы с Михаилом производили в гараже осмотр моего тарантаса.
— Чтобы сию автомобилю в люди вывести, — заключил Михаил, — год отдай. Считай, документы купил.
Он был в новенькой дубленке с белым, как цыплячий пух, воротником, при галстуке, джемпере и черных диагоналевых брюках. Рожа его цвела от счастья, любви, надежд, преуспевания, и вихры златые курчавились из-под шапки. Я — в грязной спецовке, с руками, как у негра, присел на верстак. И выдал неторопливо идейку. Мишка слушал, тускнея взором.
— Обалдел? — спросил он с презрением. — Знаешь, как это называется?
— Закон оскорбим, да? — сказал я. — Хищение! А знаешь, как называется операция с иконками и с денежками, где старичок в буклях? Там, в кодексе, за такое на всю катушку предусмотрено. Конечно, с иконками не марко, тут мы благородные жулики, прямо миссионеры, а там — грабители, шпана, но суть-то одна! — Я говорил, а сам диву давался: мы же настоящие преступники! А раньше и не доходило почему-то. — Затем так, — вещал я. — Устраиваю тебе квартирку через одно знакомство. За дело такого рода надо отстегивать. И будь здоров сколько— плата за риск! Так что помощь твоя финансово компенсируема.
Это был аргумент. Физиономия Михаила обмякла. Настроение я ему, конечно, подпортил.
— Ну, подумаем, — сказал он, переминаясь в новых, как из пластмассы отлитых башмаках. — Но если накроет ГАИ, я ни при чем, учти!
— Мы есть джентльмен! — вспомнил я Кэмпбэлла. — Не дрожать от страха!
После изложил сообщнику, необходимому мне и по соображениям технического порядка, и в смысле моральной поддержки, выстраданный моим криминальным гением план. Суть плана заключалась в следующем: жил в нашем доме состоятельный человек, ныне покойник, владелец свеженькой «Волги», и хранилась тележка в одном из индивидуальных гаражей под железнодорожной насыпью. Наследники насчет этой «Волги» не чесались: по крайней мере гараж каждую зиму был завален снегом, а замки обросли ржавчиной. Словом, лакомый кусок.