Не знаю с какой стати, но я послушно свернул в узкий проход вдоль заборов из хвороста…
Тихий ветер играл листвой — зеленые плоды, (о, абрикосы! именно они!) выглядящие во тьме крошечными каплями бронзы, казалось, должны издавать мелодичный звон. Но стояла полнейшая тишина, если не считать тихого шороха моих сапог. Внезапно на меня нахлынуло сожаление — нужно было зайти в ту лавку. У меня не имелось абсолютно никаких догадок насчет того, что мне предлагалось радушным хозяином. Отчего же я так уверен, что его подарок изменил бы мою жизнь разом и навсегда? Проклятье! Откуда такая доверчивость? У карлика рожа как из страшной сказки, такие же ухватки. С какой стати ему верить? Навел на меня морок. Может, из таких доверчивых лопоухих гостей здесь и делают начинку для пирожков?
Ни в какие красноглазые злодейства, я, конечно, не верил. Не о том мне шептала бронзовая ночь, не тот человек курил на ступеньках. Тьфу, да я совсем ошалел — ну какой он человек⁈ Он — то, что здесь ругают «дарком-страхолюдом». Вообще-то, стыдно сказать, даже во мне самом человеческого осталось куда побольше.
Сунутая за ухо папироса нежно пахла, воспоминание о пирожках (не важно с какой начинкой) заставило желудок урчать, а сожаление о несовершенном жило в моей душе. Наверное, позже сожаление окрепнет, но сейчас прочь сомнения! С какой стати я вообще двинулся в ненужную сторону?
Моему взгляду открылся относительно приличный квартал: каменные, плотно стоящие дома, площадь с фонтаном и аж с двумя фонарями. Правда, и огни масляных фонарей, и редкие отблески света за узкими окнами, казались подернутыми все той же бронзовой патиной. Я скромно прошел мимо будки ночной стражи — оттуда доносилось стеснительное похрапывание. Что ж, и я, и стража одинаково сдержанны в эту ночь, чего еще желать?
— Куда спешишь, красавец? — вполголоса окликнули меня из прохода между навесами крошечного рынка.
Ночная фея, в смысле, шлюха. Ничего себе так девица, просто стройняшка…
Я одернул себя — очнись, Энди! Какая еще шлюха в одиночестве, здесь, в такую глухую ночь⁈ Да еще девица этакой немыслимо чарующей внешности? А дрожь, что у тебя прошла по спине и устремилась ниже от первого же звука ее мурлыкающего голоска? Очнись, полуумный!
— Не красавец, но спешу, — угрюмо молвил я, стараясь не смотреть ей на… ну, вообще не смотреть.
Исчадие ночи тихо рассмеялась и дрожь по моему телу заметалась вверх-вниз и поперек….
— Не хотела тебя пугать, милый. Так ты человечек или нет?
— Наполовину, — выдавил я, уже четко ощущая на какую именно половину я очень безмозглый и похотливый человечек.
— Ну и хорошо, — нежно прошептала она. — Пойдем со мной, красавчик. Не пожалеешь.
— У меня нет денег, — пробормотал я. — Пропусти, а?
— Или я не вижу, что нищий идет? — кажется, обиделась девушка. — Зато интересный.
Иди ко мне, милый гость. Или не нравлюсь?
Нравлюсь — не нравлюсь, — ну что за глупость⁈ Более обольстительного существа я за всю жизнь не встречал. Если вдуматься, сразу понятно, что отъявленная городская нелюдь. Но вдумываться трудно, потому что… Потому что и смотреть на нее трудно…
На ней было бронзовое платье. Наверное, на самом-то деле, оно красного шелка, но в темноте истинная бронза, расплавленная, выплеснутая на голое тело и застывшая так, что…
В общем, без платья она была бы менее обнаженной и соблазнительной. Я смолчу о приманке ягод твердых сосочков и впадинке пупка, подчеркнутых облегающими шелками, но не отметить точеную талию и линию бедер воистину немыслимо. Ее узкая холеная ладонь упиралась в бедро, пальчики в кольцах, дразнящее подбирали шелк подола, и никак не могли его подобрать. Улыбка крошечного, и, одновременно, удивительно пухлого ротика, блеск длинных, томно опущенных ресниц выглядели почти ничем, в сравнении с волшебством волос. Мягкое сияние неимоверно густых локонов ниспадало на узкие плечи, дразнящее прикрывало щедрое декольте. Казалось, один миг, и эти волшебные пряди зашевелятся, заиграют, бесстыдно лаская гладкую кожу хозяйки, щекоча жаждущие соски…
— И к чему стесненье, милый? — промурлыкала она, уже зная, что я попался. — Готовься и вооружись. Выхватывай нож и иди сюда. Ты же и слова не можешь вымолвить, бедняжка.
Я не только и звука издать не мог, но и с мыслями было не очень. Мелькнула догадка, что, наконец, нашелся самый лучший способ умереть, но голова с мыслишками мне сейчас была без надобности. Про нож она, конечно, смеялась, зная, что руки мне понадобятся для иного, да уж и наготове оружие…
Я шагнул к ней. Волшебным образом красавица оказалась в моих руках, взлетела ровно в меру и обхватила меня ножками. Мы прижались к пустому прилавку… Помнится он звучно скрипел, а тело девы алчно извивалось. Всё… кроме подавляющего все и вся глубинного удовольствия, ничего я не помню. Я был как двигатель «Ноль-Двенадцатого» запущенного на «самый полный». Даже не знаю, сколько миль-минут мы проскочили на всех парах, наверное, немного, котел был готов взорваться…
…Мой вопль она зажала поцелуем. Чувствуя, что издыхаю от счастья, я расслышал отзвук истошного скрипа прилавка — боюсь, мы порядком расшатали весь рыночный ряд.
Странно, что пост стражи в двадцати шагах от нас не пробудился и не выскочил во всеоружии.
…Ее язык неспешно выскользнул из моего рта:
— Славный мальчик. Ты уже в разуме?
— Да, — сказал я, вероятно, сильно преувеличивая.
Все механические сравнения в данной ситуации едва ли оправданы: бешенный разгон, стремительный ход и гудок, задушенный несравненным поцелуем, ничуть не убавили давления в моем котле. Обнимая столь чудесное создание, перебираешься в отдельную, тайную область конструирования реальности и ничего с этим не поделать.
— Пойдем со мной, — шепнула она, не спеша размыкать объятия своих рук и ног.
— И как ты меня убьешь? — простонал я, зная, что ответ не имеет ровно никакого значения.
— Глупыш, ты же знаешь, что ты не из жертв, — засмеялась она мне в ухо.
Да, и это я тоже знал. Ну, наверное, знал.
Она снизошла на грязную рыночную землю, но не отпустила мою шею. Кажется, ощущение плотно прижатого тела пьянили меня даже больше того стремительного рейса.
— Пойдем, мой интересный, — пропела она.
Не было даже тени той неловкости, что неизбежно возникает в подобные моменты жизни. Бывало, я краснел до боли в висках, вскакивая с кровати, не важно, платным ли случалось краткое пристанище любви, или невзначай бескорыстным. Сейчас же я шел за немыслимым хищным созданием, наплевав на то, что штаны мои развязаны, и ночь холодит, но не остужает мою жаждущую плоть. Кажется, уже обе мои половины утеряли неверную шкалу ограничений.
— Как тебя зовут? — пробормотал я.
— Рэд. Не забудь, красавчик, просто Рэд…
Ее убежищем оказалась ниша под фундаментом мясной лавки. Мы вкатились в низкую нору, устланную коврами.
— М-рр! — заурчала моя пленительница, накидываясь…
Беззвучно взвыв, и закатывая глаза к сводам норы, я выпутался из штанов и шире раскинул ноги — Рэд ни отпускала меня ни на миг, алчущий рот всасывал беспощадно и сладостно, жаркая тугость горла почти переваривала меня, и я был готов спятить от блаженства.
— Ну, расскажи, откуда ты такой голодный и узорчатый? — учуяв, что я больше не выдержу, она прервалась и ласково оглаживала мои бедра, испятнанные шрамами.
Я знал, что изуродован Болотами навсегда, но чувствовал, что нравлюсь ей своей чуждостью и нечеловечностью. Вернее, наоборот, привлекаю своей сродственностью не-человека, способностью терпеть большее и… и… О, боги, дайте же мне выдержать!
— Не спеши и не сдерживайся, — проворковала она, еще туже и чаще облизывая-возбуждая меня. — Ты куда сильнее, чем думаешь…
— Не уверен, ой…
Я ощутил, как начинают шевелиться ее локоны — темно-багровые и блестящие они обвивали мои бедра, ласкающе проникали между ног. Тугие, гладкие как шелк, они вкрадчиво сдавливали, заставляли судорожно вибрировать мою плоть. Стеная, я обхватил ладонями прекрасную голову, пряди немедля обвили мои запястья, просочились между пальцами. Рэд притягивала меня, я притискивал ее, мы слились плотнее некуда. Ее движения и путы гривы стали еще жаднее. Я втиснуд хищную голову в свои бедра, пытаясь задушить обольстительницу. Но она не могла задохнуться, как и я не мог умереть от опустошения, пусть и выплескивая одну бесконечную волну за другой…